в тот же несчётный уже раз миф о том, что мы-де самый читающий в мире народ. Позлословить. Это у нас сейчас прямо пиршество мазохистское какое-то: хаять себя, идолов своих пинать да болячки расковыривать, чуть ли не профессией для некоторых самых ретивых или непримиримых сделалось. Короче, идея Мишина была незатейлива: задавать вопросы, ответы на которые не знать зазорно даже совсем уж дремучим особям, изумляя их несусветными ляпами будущих зрителей и слушателей.
Дабы упростить эксперимент и повыгодней товар лицом показать, оселком своим Миша выбрал Пушкина, ну куда ж без него, нашего всего, тем смешней будет и наглядней. В придачу к Пушкину – тех, чьи хрестоматийные опусы не знать просто неприлично: Толстого, Чехова. Для более продвинутых – Булгакова, например, или Ильфа с Петровым. И тот же испытанный метод: напропалую путать корифеев друг с другом, перевирать названия книг, литературных героев, эпохи, биографические факты. А попавшиеся на крючок, не замечая подвоха, по недомыслию своему или вообще не понимая о чём речь, должны были потешать публику. Не исключалось, впрочем, что скудость интеллекта тут не всегда первенствовала, не каждый, вот так застигнутый врасплох, способен быстро сориентироваться, сообразить. Больше того, не каждому могло прийти в голову, что приличный с виду молодой человек с камерой, трезвый и вежливый, решил поиздеваться над ним, выставить посмешищем на всеобщее обозрение.
Подобные сценки видать мне доводилось, некоторые были действительно уморительны. Не смущало и не настораживало подопытных кроликов, что, например, того же Пушкина называли Александром Ивановичем, приписывали ему авторство «Мёртвых душ», амурную связь с Екатериной Великой, убивали его на дуэли с Лермонтовым. Но меня это скорей не смешило, а удручало, порой даже пугало.
Откровенно сказать, мне эта Мишина затея не очень-то понравилась, пусть и не так уж была она плоха с педагогической точки зрения. Потому что если хоть одному из десятка или даже из сотни тех, кто посмотрит такой сюжет, неуютно, а в оптимальном варианте стыдновато станет, что забыл, когда в последний раз в книжку заглядывал, – дело по идее благое. Но ведь была у этой медали и другая сторона. Тем бедолагам, над чьей тупостью потешались телезрители, надо ж потом как-то дальше жить, работать или учиться, смотреть в глаза людям близким и не близким, будут их узнавать на улице, пальцами в их сторону тыкать, хихикать. Жестокая забава. Эти свои сомнения я Мише и высказал, но он сходу их отверг. Во-первых, возразил мне, потом станет он тщательно отбирать, сортировать заготовленный материал, дабы незаслуженно кому-нибудь не навредить. А во-вторых, не надо и не собирается он щадить наглых и много мнящих о себе придурков, едва ли не в заслугу себе ставящих своё вопиющее невежество, проучить таких даже необходимо. Не говоря уж о тех, кто распоследними чучелами счастливы будут выглядеть, лишь бы их показали по телевизору. И уговорил меня всё-таки Миша, к тому же самому любопытно было попридумывать вопросы посмешней, позанозистей.
Но вскоре не до всех этих игрищ и вообще не до Миши мне стало, случилось то, чего я больше всего боялся. С самого утра расслабиться не давало. Уж мне-то все эти ощущения давно и хорошо знакомы были: ноющая такая, тянущая боль в пояснице справа, несильная, вполне терпимая, но пугающая, грозящая в любой момент разохотиться, вгрызться в меня как собака бешеная. Пытался я обмануть судьбу, надеялся, что авось обойдётся как-то, бывало ведь так уже, таблетки глотал, в ванне горячей полежал, двигаться меньше старался. А она, боль эта, то затихала, то вновь напоминала о себе, то милостивей, то настырней делалась, в кошки-мышки со мной играла, резвилась.
Кто переживал когда-нибудь почечную колику, тому ничего объяснять не нужно, а кто лишь понаслышке о ней знает, всё равно не поймёт. К Мишиному приходу окончательно проснулся, зашевелился камешек мой сволочной, но запредельной яри пока не обрёл, сомневался он будто, и я всё ещё надежды на избавление не терял, крепился, Миша по крайней мере не замечал, что не по себе мне. А потом началось – вдруг, сразу, словно нож в спину вогнали. И теперь ─ никаких уже «авось», нужно звать «скорую», и очень повезёт, если одной «скорой» всё обойдётся. Ещё и поздним вечером, на ночь глядя. Почему, хотел бы я знать, большинство напастей обрушивается на человека по ночам? Кто этим ведает? Дурак я и трус, отказался от операции, когда в больнице прошлой весной лежал, уже ведь ясно было, что раздробить камень не удастся и сам он не выйдет, неизвестно на что понадеялся. Сейчас бы горя не знал…
Миша перепугался, от растерянности не сразу вспомнил номер телефона «скорой», звонил, орал в трубку, я стоял на четвереньках, казалось, что в такой позе боль терзает меньше, старался громко не стонать. «Скорая», надо отдать ей должное, приехала быстро, получаса не прошло, но тут, правда, как для кого считать каждую из этих минут, секунд. Врач, пожилой хмурый мужчина в измятом халате (это меня несколько утешило, с подозрением отношусь к нынешним молодым эскулапам), осматривал меня, недовольно морщился. Службу свою, по всему было видать, знал он хорошо. Впрочем, диагноз не вызвал бы затруднений даже у нерадивого студента. Сделал он мне обезболивающий укол и сказал, чтобы я собирался, отвезёт в больницу, дома оставаться для меня небезопасно. Я противиться не стал, поверил ему безоговорочно, хотя больничную муть органически не переношу. Миша порывался сопровождать меня, еле я от него отбился. В одном повезло – не заявись ко мне Миша, не знал бы, куда девать своего кота…
Сказанное мною чуть раньше об отсутствии смысла объяснять все прелести почечной колики человеку, её на себе не испытавшему, в той же мере могу отнести к мытарствам оформления в приёмном покое больного, доставленного «скорой». Особенно если никого из близких рядом, некому за бедолагу похлопотать, а всё это ещё и усугубляются, как у меня было, «ненавязчивым сервисом» отвозившей меня в палату недовольно бурчавшей санитарки, называвшей меня «дедом» и на «ты».
И снова о везении. Мне действительно повезло, отлично знаю, какими тягостными могли быть варианты. Начать с того, что в урологическом отделении, по счастью, отыскалось свободное место, не пришлось мне лежать в коридоре. Палата была на четверых, и все трое «сокамерников» моих, как вскоре выяснилось, оказались людьми симпатичными и без выкрутасов, что, кто на себе испытал, знает: дело далеко не последнее, тем паче в урологии. Необходимо также отметить, что по какому-то удивительному совпадению попал я в палату, в которой лежал в прошлом году,
