испуганно выскочила. Фараго побледнел. Увидев стоявших на обочине дороги вооруженных людей, он понял, что ему конец. Воровато осмотрелся вокруг, прикидывая, можно ли удрать. «Если броситься туда, в темноту, налево, может быть, удастся…»
— Где майор Хидвеги? — строго спросил Комор. — Ваше имя, — последовал новый вопрос.
— Фараго, — ответил он тихо.
«Конечно, я знаю его, — мелькнула у Комора мысль, — Фараго, жандарм…»
— Мы ведь старые знакомые, не так ли? — спросил Комор.
Фараго посмотрел на него.
— Откуда вы взяли? — спросил он. — Где мы встречались?
— Года два назад, в Ваце, господин жандармский капитан! — ответил Комор. — Некоторое время были товарищами по камере.
— Не помню, но возможно, — ответил он. Снова осмотрелся.
Подошел почти весь отряд. На дороге скопилось много людей.
«Пора, — созрело решение у Фараго, — теперь им нельзя стрелять, иначе перебьют друг друга. А в темноте есть шанс скрыться…» Он напряг мускулы, с размаху сильно ударил подполковника в подбородок и огромными прыжками рванулся в сторону черневших полей. Солдаты прикрытия действительно не могли стрелять, потому что там были товарищи. Борка опомнился раньше всех, выскочил за шоссе. Фараго еще был виден: он успел отбежать только на двадцать — двадцать пять метров. Парень поднял тяжелый ручной пулемет, прицелился. Пулемет громко застучал в ночи. Борка стрелял до тех пор, пока бегущая фигура не распласталась на земле. К Фараго подбежали. Очередь прошила жандармского капитана почти посредине туловища. Он уже не дышал.
— Готов… — сказал Комор, поворачивая его голову за подбородок. — А жаль! Теперь не узнаем, что случилось с Кароем.
К тому времени, когда они вернулись на дорогу, подошел первый советский танк. На его башне восточный ветер развевал красное знамя.
У Вечернего холма Ласло заглушил мотор. Такое волнение охватило его при виде родных мест, что он не смог управлять машиной.
Вышел.
Почувствовал, как задрожали ноги. Поднялся на насыпь. Прибрежные шелковицы, словно оплакивая свои опавшие листья, жалобно шумели под сильным ветром. Темная вода Тисы глухо ударяла о берег. Шумные ворчливые волны бежали одна за другой. Вдали возвышался хмурый силуэт особняка Вереш-Хорватов. «Почему на башне не видно красной звезды? Видимо, что-то здесь произошло, — подумал Ласло, — она всегда светилась». Да, это был особняк помещика. Отец Ласло устроил в нем сначала детский сад, дом отдыха.
Ласло окинул взглядом широкий простор. Чистое небо было усыпано мириадами звезд. Ему казалось, что он хорошо знает каждую из них. Взгляд его остановился на Вечернем холме. Трон его сказок. Сказочная гора его счастливого детства. На склоне холма чернели штабеля собранных стеблей кукурузы. За холмом их хутор, а в нем небольшой, бесконечно милый его сердцу домик. Там он родился, там умерла его мать. «Может быть, отца и дома нет. Может, он в деревне. Может быть, Моравца уже прогнали и отец организовал революционный комитет?»
Он вернулся к своей машине. «Как обрадуется старик!» Доро́гой Ласло уже по-всякому представлял себе встречу с отцом. Он подойдет к отцу и скажет: «Дорогой отец, твой сын, танкист Ласло Тёрёк, помнил о твоих наставлениях, оправдал твое доверие. Я взялся за оружие ради своего народа, против тирании. За героизм мне присвоили звание старшего лейтенанта национальной гвардии. Герой генерал Бела Кирай лично подписал приказ». «Как счастлив и горд будет отец!»
Ласло завел мотор. Все шесть цилиндров работали ровно, без перебоев. Машина тронулась с места. Он осторожно свернул на проселочную дорогу. «Тетушка, добрая старая тетушка Мари, наверное, дома». Машина мягко катилась по ухабистой дороге. «Дома старики: в комнате горит свет», — подумал Ласло, взглянув на слабо мерцавшее маленькое окошко. Он остановил машину посредине двора в нескольких метрах от колодца с журавлем. Сердце у него учащенно забилось, когда он ступил на родную землю. Захлопнул дверцу. «А Лохматый, милый пес, где же он? Раньше бывало так и вился под ногами…» Нетвердыми шагами, чувствуя, как подкашиваются ноги, он направился к сеням. Ему оставалось пройти всего несколько шагов, когда открылась дверь и на пороге появилась сгорбленная старушка. Ее белоснежные волосы сверкнули в свете керосиновой лампы… Глубоко запавшими глазами она с тревогой всматривалась в темноту.
— Тетушка Мари, дорогая тетушка Мари! — вырвалось у Ласло.
Лампа в ее руке дрогнула. Ласло одним прыжком очутился возле старушки. Одной рукой он подхватил лампу, а другой прижал к себе дрожащую тетушку Мари.
— Тетушка Мари, — шептал юноша, целуя ее седые волосы.
Старая дрожащая женщина, как беспомощная, обессилевшая птичка, прижалась к широкой груди юноши, словно ища защиты. Из груди ее вырвался стон, она зарыдала, сотрясаясь всем телом, из глаз полились слезы.
— Лаци, Лацика… — шептала она еле слышным голосом. — О, господи боже! Сыночек, Лацика, ты жив? Хоть ты уцелел…
— Ну, дорогая, милая тетушка, — ласково успокаивал ее юноша, — ну, конечно, живой… Вот я, целый и невредимый…
— Горе мне, ой лихо… Ласло… Лацика… — бормотала она, заливаясь слезами. Ее тонкие костлявые пальцы судорожно цеплялись за юношу, словно она боялась, что у нее отнимут племянника.
— А мой отец, мой дорогой отец, он дома?
— Да-да… — и она так горько, с такой болью заплакала, что у парня дрогнуло сердце.
Медленно, нерешительными шагами он направился в дом. Колеблющийся свет лампы бросал на стены причудливые тени. Ласло остановился у порога. Мигающий свет слепил глаза, и он почти ничего не видел. Подождал немного, пока успокоится пламя. Взгляд его скользнул по комнате: «Здесь все по-старому. Не болен ли отец?» — Он посмотрел на лежавшего в постели человека.
— Не может быть!..
Ласло стремительно бросился к постели. «Нет, это не болезнь. Здесь что-то стряслось… И этот платок на голове у старика… пропитан темно-красной кровью…» Старик с длинными усами лежал не двигаясь. Жаром пылало его лицо. Глаза ввалились. Губы шевелились, он что-то невнятно бормотал, но слов нельзя было разобрать. Юноша опустился на одно колено, прижал к лицу безжизненно повисшую, когда-то сильную, мускулистую руку.
— Отец, родной мой…
Тишина… Ни слова в ответ, слышатся только едва сдерживаемые рыдания тетушки Мари.
— Отец, дорогой отец, вы слышите меня?.. — Юноша с такой трогательной теплотой, с такой любовью и нежностью шептал слова, что даже умирающий должен был услышать его.
Старик шевельнулся. Медленно открыл рот. Казалось, он пытается что-то сказать. Открыл глаза… О, эти глаза простившегося с жизнью человека, навсегда уходящего в далекий путь, откуда еще никто не возвращался…
Ласло беззвучно плакал. Слезы текли у него по щекам.
— Отец, родной мой, — повторял он в тишине, — это я, Ласло… Отец, я вернулся домой…
Глаза старика словно ожили. Да, в них уже отражается слабый свет керосиновой лампы. Может быть, он услышал… Его горящее
