косяк, удержавшись в вертикальном положении. Горло у Гила сильно напряглось, как будто его вот-вот вырвет. Глаза наполнились слезами, он покачал головой и сорвавшимся голосом пробормотал что-то непонятное.
Его абсолютное горе напугало меня больше всего на свете.
Это была правда.
Вот доказательства, которые мне были нужны.
Гил не был убийцей.
Но он был в этом замешан.
Как-то.
И сейчас… в этом была замешана и я.
Я попятилась, бросив фотографию в его сторону.
— Не прикасайся ко мне. Не подходи.
Мой голос заглушил его страдание, и Гил склонил голову в знак поражения.
Когда мы снова встретились взглядом, в его зеленых глазах больше не было слез. Не было мучений. Только глубочайшее, безмерное горе.
— Олин…Я пытался тебе дозвониться.
— Мне нужно было время подумать.
— Я позвонил, чтобы сказать тебе держаться от меня подальше. — Его голос сорвался от ярости. — Какого хрена ты вернулась? Ты не должна была возвращаться.
— Нам нужно было поговорить.
— Нам не нужно больше видеться. — Гил так сжал переносицу, будто его разом подкосили все головные боли в мире. — Я оставлял сообщения. Я говорил тебе…
Выйдя из своего склада, он направился ко мне.
— Я пытался тебе сказать. Я предупреждал тебя. Я…
— Не приближайся. — Я вскинула вверх руку, образуя между нами стену. Стену, отгораживающую нашу подростковую трагедию и несостоявшийся зарождающийся роман. — Я ухожу.
Он снова покачал головой, печально, медленно.
— Лучше бы ты никогда не появлялась. Тогда у меня не было бы выбора.
— Забудь, что я это сделала. Я уйду. Сейчас же.
Гил разжал и сомкнул руки. Его взгляд упал на лежащую на земле фотографию. На мгновение он кивнул, как будто соглашаясь. Соглашаясь, что мое исчезновение — это единственное что можно сделать. Что он выбрал меня, невзирая на последствия.
Но затем Гил закрыл лицо руками и закричал. Он ревел от беспомощности. Ревел в своей ловушке, из которой не мог выбраться.
И он выбрал не меня.
Он выбрал альтернативу.
Гил смирился с тем, что моей жизни конец, даже когда я изо всех сил пыталась убедить его в обратном.
Он сделал шаг ко мне, вскинул голову, и на его лице отразилось отчаяние.
— Я не могу позволить тебе это сделать.
Я попятилась, мое сердце сжалось от ужаса.
— Гил… дай мне уйти.
— Если бы я мог. — Он преследовал меня. Охотился на меня. Полный скорби и побежденный. Твёрдый в своем решении и подавленный. — Мне так жаль, О. Так, так чертовски жаль.
— Почему ты извиняешься? Что ты натворил?
Гил подавился словами, слишком ужасными, чтобы их произнести. Он проглотил их вместе с какими быто ни было намеками на парня, который защищал меня во времена нашей юности. — Мне нужно, чтобы ты сейчас зашла внутрь.
— Я никуда с тобой не пойду.
Он изобразил полуулыбку, источавшую гибель.
— У тебя нет выбора. Больше нет.
— У меня всегда есть выбор.
Его голос понизился до шепота. До шепота, который был хуже любого крика и проклятия.
— У тебя был выбор, когда жизнь лишила тебя танцев? Был выбор, когда в школе я тебя бросил?
— Ты не можешь это изменить. В этом у меня есть выбор.
— Ошибаешься. — Гил поднял руку и коснулся моей щеки.
Я вздрогнула от его прикосновения, но он продолжал преследовать меня, пока его ледяные пальцы не впились в мою плоть. Он держал меня нежно, но крепко. Ласка любовника сквозь туго обвивающие меня цепи.
— Когда ты снова меня нашла, я потерял все. Я думал, что все потерял, когда бросил тебя в старшей школе, но эта боль ничто, ничто по сравнению с теперешней мучительной агонией. — Его пальцы впились мне в щеку, ища прощения, отпущения грехов. — Я хотел тебя, но не должен был быть таким слабым. Я был эгоистом. Таким чертовым эгоистом, что удерживал тебя. Это все моя вина, О. Я беру всю вину на себя. Я никогда, никогда себя не прощу.
— Не за что прощать. Пока не за что.
Я посмотрела в сторону улицы в надежде, что кого-нибудь появится и исправит это. Заменит эту ужасающую, разбитую версию Гилберта Кларка на знакомую мне защищающую и любящую.
Но никто не появился.
Мы были одни.
— Я сделал очень много того, чего нельзя простить. — Взгляд Гила вспыхнул ненавистью к себе. — В том числе позволил тебе вернуться в мою жизнь. В тот момент, когда ты появилась, я должен был тебя прогнать. Должен был причинить тебе боль, если бы это означало, что ты никогда не вернешься.
— Ты не смог бы удержать меня на расстоянии. Я не могу уйти, когда ты…
— Я говорил тебе, что твоя доброта тебя погубит, — прервал меня Гил, его голос был странным и хриплым, полным страдания. — Я всегда ставил тебя выше всех. Я бы сделал для тебя все, О, был бы кем угодно, боролся бы со всем…но в этом ты не можешь быть первой.
— Я никогда не просила быть первой.
— Нет, конечно, ты не просила, — вспыхнул он. — Ты никогда не ожидала, что кто-то будет любить тебя больше всего на свете. Тебе бы даже в голову не пришло, что ты можешь быть настолько дорогой, настолько желанной… особенно после таких родителей, которые относились к тебе так, словно ты была помехой.
— Гил… — Мое сердце заколотилось о ребра. — Прекрати.
— Ты не просила быть первой, но ты была. Я ставил тебя на первое место. Я не хотел, чтобы тебе причинили боль. Я делал все, что мог, чтобы люди не отняли у тебя желаемое, потому что ты заслуживала, чтобы за тебя боролись. Чтобы о тебе заботились так же, как ты заботилась об остальных.
На глаза навернулись слезы.
— Так вот что ты сделал? Ты ушел, чтобы… меня защитить?
Гил напрягся, в его взгляде сверкнуло горе.
— Это не имеет значения.
— Нет. Не останавливайся. Скажи мне!
Его взгляд упал на мою лежащую на земле фотографию.
— Сейчас это не имеет значения. — Энергия Гила стекала по ногам и впитывалась в землю, оставляя его подавленным и трагичным. — Время вышло. Нам нужно зайти внутрь.
— Отпусти меня домой. — У меня участился пульс. — Что бы ты ни надумал делать, ты этого не сделаешь. Гил, пожалуйста.
Он прерывисто вздохнул.
— Я говорил тебе, что со мной небезопасно, О. — Он не смог скрыть душевную боль. — Может, теперь ты мне поверишь.
— Я не позволю тебе сделать то, что, как мне известно, тебе не свойственно!
Он потянулся ко мне.
— Жаль, что не все так просто.
Я отшатнулась; развернулась, чтобы убежать.
Но моя спина так и не
