ставшего одним из кандидатов на портфель премьер-министра, склоняя его к тому, что интересы Японии лежат в Индокитае, и «в то же время посол Отт настаивал на том, чтобы японцы пришли к взаимному пониманию с СССР»[495].
В середине июля V управление Наркомата обороны СССР вновь было передано в подчинение Генеральному штабу Красной армии с возвращением ему прежнего названия: Разведывательное. Его начальником стал Филипп Иванович Голиков – человек военный, но плохо образованный и никогда не имевший отношения к агентурной разведке. Так совпало, что 22 июля Зорге подготовил в Центр большой доклад о проделанной работе, прочитанный уже новым «Директором», где, помимо всего прочего, поднял организационные вопросы: о работе в германском посольстве, о Клаузене, который непрерывно болел все последнее время, о Вукеличе, который наконец завоевал доверие «Рамзая», и о нем самом.
Это был настоящий крик души: «…пока продолжается европейская война, я, само собой, останусь на своем посту, конечно, если это Вам желательно. Но так как, по мнению здешних немцев, война скоро кончится, то я все чаще вынужден отвечать на вопрос своих высокопоставленных друзей-немцев, а также иностранцев, что я, собственно, думаю в будущем делать. Учитывая, что вообще не так-то просто в один прекрасный день исчезнуть, не вызвав подозрения своих немецких друзей, я считаю весьма целесообразным, чтобы Вы мне сообщили, чего Вы ожидаете от меня по окончании войны.
Это значит, что я хотел бы, господин Директор, чтобы Вы мне ответили на следующие вопросы: могу ли я рассчитывать сразу же по окончании войны вернуться в Центр, где бы я мог, наконец, остаться и закончить раз и навсегда свое цыганское существование. Не забывайте, пожалуйста, что мне уже между делом стукнуло 45 лет, что из них на службе у Вашей фирмы я провел свыше 11 лет за границей, а перед тем на службе у другой фирмы я провел еще 5 лет в путешествиях. Наступает уже время дать мне с моим опытом осесть на какой-нибудь работе в Центре.
Если же Вы не в состоянии сейчас дать мне твердое обещание, что по окончании войны я сразу же смогу уехать домой, то я прошу Вас указать мне срок, скажем, например, три месяца или, в крайнем случае, полгода после окончания войны, после которых наступит конец. Я должен знать эту общую границу времени, ибо очень часто мне задают вопрос о моих дальнейших планах как газета, представителем которой я являюсь, так и посол и другие вышеупомянутые друзья. Газета хочет это знать, чтобы заблаговременно позаботиться о преемнике, издательство, на которое я работаю, хочет знать, когда я закончу для них книгу. А посольство, наконец, хочет об этом знать, так как оно и в будущем надеется работать со мной, т. к. придает моей работе большое значение. Чем известнее и солиднее мне удается здесь легализоваться, тем труднее становится мне делать уклончивые ответы на вопросы о моих будущих планах по окончании войны, мои ответы должны быть уклончивыми, так как я вынужден отказываться от любой связи, выходящей за пределы ограниченного времени, чтобы наиболее незаметно суметь в один прекрасный день исчезнуть из поля зрения всех моих легализационных связей.
На всякий случай прошу Вас указать мне твердый срок времени моего пребывания здесь, а именно: смогу ли я уехать сразу же, как кончится война, или я должен рассчитывать еще на несколько месяцев. При сем прошу не забывать, что я тоже живу здесь безвыездно в течение 7 лет и что я ни разу, как другие “порядочные иностранцы”, не выезжал отсюда через каждые 3–4 года в отпуск, что этот факт, наряду с моей бесперспективностью на будущее, может произвести как на иностранцев, так и на немцев дурное впечатление и даже показаться подозрительным.
Заключительные замечания.
Все эти организационные вопросы должны были когда-нибудь быть поставлены. Со своей стороны, господин Директор, Вы должны дать на них ответ. Тем самым, что в связи с болезнью Фрица вопрос обновления здешнего персонала стал необычайно актуальный, не менее важное практическое значение принимает быстрый ответ на все вопросы, касающиеся Жигало (так в документе. – А. К.) и меня. Мы здесь можем гордиться, что сравнительно немного надоедали Вам с организационными вопросами, а посему надеемся на быстрый ответ.
Остаемся, правда, несколько ослабленные здоровьем, тем не менее, Ваши верные сотрудники.
Рамзай»[496].
В тот же день – 22 июля премьер-министром Японии снова стал принц Коноэ, возглавивший также созданную им самим влиятельную общественную организацию «Ассоциация помощи трону». Одзаки остался его советником, и в начале августа Зорге в двух пространных сообщениях доложил в Москву о действительных направлениях внешней политики правительства. Они сводились к стратегии лавирования: новый кабинет надеялся еще больше сблизиться с Германией и Италией, но избежать при этом открытого столкновения с США. Что касается взаимоотношений с Советским Союзом, то Коноэ был решительно настроен заключить с нашей страной пакт о ненападении. При этом в отношении Китая линия была обозначена значительно более жестко и прямо, чем раньше: «…главная задача – уничтожение Чан Кайши, т. к. компромисс невозможен». Сказано красиво, но задача заведомо не имела решения. Японская армия уже слишком глубоко завязла в китайской войне и вне зависимости от желания не могла ни победить Китай, ни уйти оттуда – для последнего непреодолимо велики были интересы той же ЮМЖД и множества других компаний в Китае, да и потеря политического лица для Японской империи была недопустима.
С выполнением первых пунктов тоже все оказывалось не так просто, как выглядело на бумаге. Зорге передавал в Москву: «Японцы намерены расширить сферу своего влияния в Восточной Азии, включая и районы в южной части Тихого океана, и надеются осуществить это без войны. В этом мероприятии Япония хочет сотрудничать с Германией, но не знает, насколько далеко Германия заинтересована в японском господстве на Тихом океане.
Отт сказал Мацуоке, что Германия сейчас занята в Европе и она будет заинтересована, если Япония займет преимущественное положение во всей Восточной Азии» (подчеркнуто в документе начальником Разведупра Голиковым. – А. К.)[497].
Отт, с начала года выступавший в Токио активным лоббистом политики континентального блока, что было на руку Москве и, возможно, в значительной мере оказывалось инспирировано идеями Зорге, не был одинок в давлении на Коноэ. В то же время идеи, которые так настойчиво продавливал Отт, не были официальной политикой Берлина, и не исключено, что по этой причине 1 сентября Зорге сообщил о том, что в ближайшие дни можно ожидать отзыва германского посла. Это стало бы серьезным ударом и для самого Зорге, и для Кремля, тем более что японский посол в СССР Того по-прежнему вел торг на ту же тему в Москве и, убывая
