Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 139
Когда бедные младенчики были положены в гроб с подобающей им честью, в этот самый момент вернулась королева, и король, велев брату спрятаться, сказал жене: «Чем бы ты заплатила, сердце мое, чтобы вернуть к жизни моего брата?» Ливьелла отвечала: «Я отдала бы за него все это королевство». И король подхватил: «А отдала бы ты за него кровь твоих сыновей?» «Это — нет! — сказала королева. — Ибо я не могу быть столь жестокой, чтобы вырезать зрачки моих собственных глаз!» «Увы, — отвечал король, — чтобы оживить моего брата, я зарезал детей. Это была плата за жизнь Иеннарьелло!»
Сказав это, он показал ей детей, лежащих в гробу, и она, видя столь горестное зрелище, закричала как безумная, говоря: «О детки мои, о подпоры моей жизни, о глаза моего сердца, о ручеек моей крови! Кто забросал этой грязью окна Солнца? Кто перерезал, не спрашивая врача, главную жилу моей жизни? Ох, детки мои, надежда моя разбитая, свет мой угашенный, сладость отравленная, опора потерянная! Вас пронзил нож, а меня убила скорбь, вы захлебнулись в крови, а я потонула в слезах! Увы мне; чтобы вернуть жизнь вашему дяде, вы убили вашу матушку, ибо не могу я больше ткать ткань моих дней без вас, милые грузики станка моей горестной жизни! Придется умолкнуть, выпустив дух, органу моего голоса, оставленному без обоих мехов! Детки, детки мои, почему вы не отвечаете вашей матушке, которая дала кровь вашим телам, а теперь точит кровь из глаз? Но если жребий мой дал мне увидеть иссохшим фонтан моих радостей, то я не хочу жить ради иных дел этого мира и ухожу вслед за вами, чтобы найти вас!»
С этими словами она побежала к окну, желая броситься вниз; но в тот самый миг в окно влетел ее отец, окруженный облаком, и сказал ей: «Остановись, Ливьелла! Ибо я, проделав немалое путешествие и устроив три дела, теперь отомщен. Я получил долг от тебя, Йеннарьелло, пришедшего ко мне в дом, чтобы украсть мою дочь, а меня оставить на долгие месяцы как одинокую ракушку на морском камне. Я наказал тебя, дочка, за твое безрассудство, за то, что ты, презрев отца, позволила чужаку завлечь тебя на корабль: вот ты увидела своих детей, два бесценных сокровища, зарезанными рукой их отца. Я наказал и тебя, король, за твои капризы, достойные беременной женщины, тем, что ты сначала сделался преступным судьей твоего брата, а потом палачом собственных детей. Но цель моя — лишь побрить вас, а не содрать с вас шкуру; я хочу, чтобы весь горький яд обратился в сладость. Итак, иди, дочь моя, и прими своих детей, а моих внуков, живыми и еще более прекрасными, чем прежде. И ты, Миллуччо, обними меня: ибо я признаю тебя как зятя и сына и прощаю Иеннарьелло нанесенную мне обиду, ибо он сделал то, что сделал, будучи предан брату, который вполне этого заслуживал».
И в тот же миг младенцы вскочили, живы и невредимы, и подбежали к деду, который не мог насытиться, обнимая их и целуя, и к этому веселью присоединился третьим Йеннарьелло, который, пропущенный как медь сквозь волочильный станок, теперь плавал как макаронина в соусе. Но и среди всех приятностей, которые ему довелось испытать в дальнейшей жизни, он никогда не мог забыть минувших опасностей, размышляя над ошибкой брата и над тем, насколько должно человеку быть осмотрительным, чтобы не свалиться в яму зла, ибо
всякое суждение человеческое ложно и криво.
Наказанная гордость
Забава десятая четвертого дня
Король Белло Пайесе, с презрением отвергнутый Чинциеллой, дочерью короля Сурко Луонго[525], отплачивает ей с лихвой, доведя ее до горестного состояния, и после этого берет ее в жены
Если бы Чометелла не вывела вовремя на сцену волшебника, чтобы залить водой пожар, то от жалости к Ливьелле слушателям могло бы стать плохо, ибо у них уже перехватывало дыхание. Но вместе с утешением бедной девочки утешились и они — и, успокоенные, ожидали, когда Якова выедет на турнирное поле под знаменем своего рассказа. И вот она поскакала с копьем наперевес к цели их желания:
Кто слишком сильно натянет, тот разорвет; кто накликает на себя беду, к тому приходят многие беды и злоключения; если кто, разгуливая по краю пропасти, упадет вниз, виноват только он сам, — как услышите вы о том, что случилось с одной женщиной, которая, презирая короны и скипетры, дошла до убожества конюшни. Впрочем, Небо, посылая нам шишки на голову, одновременно с ними посылает и пластыри, и всякое его наказание соединено с милостью, и, даже нанося нам заслуженный удар розгой, оно не оставляет нас и без кусочка пирога.
Говорят, что жил в некое время король Сурко Луонго, у которого была дочь по имени Чинциелла, прекрасная, как Луна; но противовесом к каждой драхме ее красоты была целая либра[526] гордости, ибо она вовсе никого не почитала; и бедному отцу, мечтавшему выдать ее замуж, никак не удавалось подыскать ей мужа, который своим нравом и положением был бы ей угоден.
Среди многих знатных молодых людей, приходивших просить ее руки, был король Белло Пайесе[527], который не упускал ничего, чтобы завоевать ответные чувства Чинциеллы. Но чем более добрым весом отвешивал он ей в своем служении, тем более скудной мерой она ему отмеривала; чем больше привилегий он предоставлял ей на рынке своего расположения, тем скупее она отвечала его желанию; чем щедрее он был душой, тем скупее становилась она сердцем. Так что не было дня, чтобы бедняга не говорил ей: «Когда, наконец, о жестокая, после стольких дынь надежды, оказавшихся пресными как тыква, я получу хоть одну сладкую? Когда, о злая псица, улягутся бури твоего бессердечия, и я смогу с благоприятным ветром направить руль надежд в твою прекрасную гавань? Когда после приступов заклинания и мольбы, я смогу водрузить флаг моего любовного желания на стенах твоей прекрасной крепости?»
Но все слова летели на ветер. Притом что красота ее глаз была способна пронзить камень, у нее будто вовсе не было ушей слышать того, кто стонал от любовной раны; напротив, она смотрела на него с таким ожесточением, будто он вырубил у нее виноградник. И бедный молодой человек, видя упрямство Чинциеллы, обращавшей на него столько же внимания, сколько тот, кого не называют по имени[528], на заклинателей, покинул двор ее отца, унеся с собой свои богатства со словами негодования: «Я выхожу из игры Амура!»[529] И торжественно поклялся заставить эту черную сарацинскую душу горько пожалеть о том, что она его столь жестоко терзала.
Ознакомительная версия. Доступно 28 страниц из 139
