По возвращении в Петроград я возобновил хлопоты в Литовском комитете о получении документов для переезда через Вильно в Киев, а оттуда в Юзовку, где должны были собраться коммерческий директор Сергеев и инженер Харитонович. Предполагалось, что, когда проезд в Малороссию будет свободен, то наши семьи переедут туда же, и мы все проживем, спасаясь от голода и большевистского террора в Юзовке.
Сергеев должен был проехать с подложным паспортом через Оршу, где был немецкий кордон, а Харитонович через Белгород с пропуском, полученным от нашего же заводского «Рабочего комитета» под видом командировки на южные заводы. Но эти две командировки были ничто иное, как провокаторское предательство комитета. Выдав им документы, «комитет» донес в чрезвычайку. Их схватили и посадили в тюрьму на о-ве Голодае; там оба вскоре заболели сыпным тифом, Сергеев умер, а Харитонович, сильно ослабленный болезнью, был выпущен домой на поправку, считаясь под домашним арестом. Об их аресте я узнал только в Киеве.
В сентябре был в Петрограде убит председатель «чеки» Урицкий. Начались аресты всех бывших военных, старых и молодых. Был, конечно, обыск и в нашем доме. Всю ночь обходили наш дом двое здоровенных рабочих с отрядом красноармейцев; обыскав каждую квартиру, брали из нее подозрительных жильцов. Ко мне они пришли под утро, с рассветом; я спал. Мне они подали ордер об обыске и аресте и стали шарить в моем столе. Порылись в документах, не читая их, пересчитали деньги и обратили внимание на висевшие на стене большие траурные портреты моих погибших сыновей.
Подозревая, что напали на след моей связи с офицерами, бежавшими в Белую армию, эти агенты, торжествуя злорадно свое открытие, энергичным жестом грубо указали мне на дверь, чтобы идти вниз в автомобиль. Но я со сна, как бы не поняв их жеста, спокойным взглядом молча их спросил: «В чем дело?» — и на вопрос агентов: «а где эти офицеры?» — жестом руки указал на небо, сказав: «погибли в боях, один в Цусиме, другой на „Палладе“». Увидев черные траурные рамы, агенты переглянулись, и на вопрос одного: «что — взять его?» — другой, старший, ответил: «не надо!» Я остался свободен… Этот исключительный случай я считал чудом.
Блаженные души моих дорогих мальчиков спасли меня от большевистской казни, разбудив оккультным внушением человеческие чувства в сердцах этих жестоких людей. Ясно стало, что мне надо скорее отсюда уехать, и я стал энергично хлопотать в Эвакуационном отделе. В комиссии признали меня больным и назначили на санитарный беженский поезд, уходивший 18 октября через Псков в Вильно. В этапном бараке Финляндского вокзала собралось 200 человек беженцев с багажом и запасами провизии на 10 дней пути. Предстоял строгий обыск всего вывозимого. Разрешалось взять с собой не более 5 пудов вещей, причем не более 2-х смен белья, 2-х костюмов и 2-х пар сапог. Провизии разрешалось: 10 ф. черного хлеба, 2 ф. крупы, 1 ф. колбасы и 1/2 ф. сахару. Все остальное считалось контрабандой и отбиралось. Денег разрешалось иметь 1000 рублей, а больным — по 2000 рублей на человека.
Поезд был санитарный, тут были только больные, старики, женщины и дети; поэтому у многих был белый хлеб, молоко и консервы. Явились двое грозных большевистских рабочих и с жестоким цинизмом рылись в вещах трепетавших от страха больных пассажиров. От детей безжалостно отбирали молочные консервы и сахар; у больной вдовы нашли несколько белых булок собственного печения и без разговоров забрали их. Вдова тщетно умоляла оставить их ей, так как страдала язвой желудка. Ревизия тянулась до полночи, и тогда началась посадка. Поезд состоял из чистых белых вагонов с рессорными койками. Очевидно, это был поезд из отрядов Красного Креста.
В нашем вагоне ехало в Вильно и Ковно несколько семейств интеллигентных евреев. Два семейства ехали в Ригу. Были еще доктор-поляк и 2–3 пассажира-поляков, не обнаруживавших своего звания. Я, конечно, также скрывал свое звание. Дня три мы тянулись до Луги. Наши скудные запасы быстро истощились. На пятый день прибыли в Псков, занятый немцами. Ну, слава Богу, ушли из проклятой «большевии»! На вокзале полный порядок, чисто. По перрону гуляют в новеньких мундирах высокие, стройные немецкие офицеры в белых перчатках; в зале 1 класса обильный буфет; за прилавком толстая немка, всевозможные напитки и вкусные бутерброды. Мы расселись в компании за стол, убранный цветами, и потребовали обед в 4 блюда. Так вкусно мы не ели за три последние года.
После обеда нам пришлось пройти по карантинным формальностям и через очистку в бане. На деле прививки никакой не было: немцы, пропустив нас через три медицинские камеры, взяли за каждую «прививку» по 10 рублей, и через час все было кончено. Мы получили свидетельства о полном здоровии и взяли в кассе билеты на проезд до Вильно. До Динабурга путь еще прежний, ширококолейный, и пришлось поэтому ехать в русских ободранных вагонах, а далее пересели в немецкие чистые, мягкие, теплые вагоны. В Вильно было еще тепло, грело приветливо родное солнце, и листья на деревьях лишь кое-где желтели… Но куда же ехать и где остановиться? — я ведь не знаю, есть ли здесь кто-нибудь из родных; за 4 года войны могло все измениться. Но у немцев порядок: у кого из приезжих беженцев нет верного приюта, для этого возле самого вокзала есть бюро квартир. Мы туда заехали, и там полковник выдал нам билеты с означением названия отеля и номера комнаты (с ценой). В Киеве были в это время наш директор Брунстрем и бюро правления Юзовских заводов.
Литва получила от немцев автономию и управлялась Государственным советом Литвы. Там мне удалось получить паспорт литовского гражданина. Затем, благодаря протекции жены председателя Совета М-m Смэтоны, комендант города, немецкий полковник, без затруднения выдал мне пропуск до Киева. Киев и вся гетманская Украина были в то время заняты немецкими войсками. Отдохнув и оправившись от утомительной дороги в удобном S. George Hotel, я занялся розыском здешних своих родственников. Побывал раз в театре. Там играла берлинская опера с хорошим составом артистов. В Вильно, хоть это был конец октября, погода стояла ясная, теплая. Магазины, погреба и рынки полны всяких товаров — обилие продуктов. Цены на все умеренные. Словом, не видно, что страна три года назад была театром жестоких боев и опустошений. За царский бумажный рубль давали 2 немецкие марки. Я торопился в Киев, чтобы застать там Брунстрема, и 1 ноября уехал через Минск в Киев.
Вся Малороссия, под властью Гетмана генерала Скоропадского и охраной немецких войск, наслаждалась полной свободой и обилием продовольствия. Город был переполнен беглецами из обеих столиц: на улицах встречались высшие сановники, старые министры, придворные чины, банкиры, заводчики, профессора, капиталисты, коммерсанты, домовладельцы и всевозможные «буржуи». Киев для них был временным этапом, где можно было пережить безопасно в ожидании скорого конца, как всем тогда казалось, большевистского бунта. Из-за тесноты многие беглецы переезжали в Одессу, Крым, на Дон и на Кубань, где собиралась «белая армия». Там боевые генералы: Корнилов, Алексеев, Деникин, Краснов, Радко-Дмитриев, барон Врангель, граф Келлер организовали военные отряды из офицеров и унтер-офицеров.
В Екатеринодаре составилось правительство «белых»; в числе его членов было несколько старых министров и членов Государственной Думы: Сазонов, Родзянко, Гучков, Деникин… Они признали адмирала Колчака верховным правителем и установили с ним связь. В то время Колчак во главе чехословаков достиг Екатеринбурга. Союзники также признали тогда Колчака верховным правителем России.
