Петрос побежал к кровати, но обернулся на меня.
– А у дяди Симона все хорошо? – спросил он.
Но я сказал ему, что мы еще не ложимся.
– Пойдем со мной.
Когда мы подошли к двери квартиры, он спросил:
– Куда мы идем?
Моне я тоже сделал знак следовать за нами и повел их вверх по лестнице на крышу.
Казалось, что мы стоим на палубе ночного корабля. Внизу переливался огоньками океан. Белье покачивалось на веревке, словно сигнальные флажки. На другом берегу – дворец Иоанна Павла. Под нами, как рыбацкие лодки, проплывали дома. Супермаркет и почта. Гараж и музеи. И над всем, торжественный, как церковное таинство, – собор Святого Петра.
Взяв сына на руки, я подошел к краю крыши, чтобы ему все было видно.
– Петрос, – начал я, – какое твое самое счастливое воспоминание об этом доме?
Он улыбнулся и глянул на Мону.
– Когда приходит Mamma, – сказал он.
Она погладила его по щеке и прошептала:
– Алекс, зачем ты это делаешь?
– Петрос, открой глаза пошире, – сказал я, – и посмотри вокруг. Потом зажмурься крепко-крепко и сфотографируй все в памяти, как на открытку.
– Зачем?
Я поставил его и присел рядом.
– Хочу, чтобы ты запомнил все, что видишь.
И мысленно прибавил: «Потому, что мы можем больше этого не увидеть. Потому, что в этот раз мы не будем говорить: „Увидимся!“ В этот раз мы скажем: „Прощай!“»
– Babbo, что случилось? – с дрожью в голосе произнес он.
– Что бы ни случилось, – прошептал я, – мы всегда будем друг у друга, ты и я. Всегда.
Этому ребенку Бог уготовил в жизни всего один пример любви, которая никогда не покидала его. Моей любви. И я говорил от всего сердца. Я не покину его никогда, что бы ни случилось.
– Мы будем жить в доме у мамы? – спросил Петрос.
У меня сдавило горло.
– Нет, солнышко.
Я чувствовал себя сломленным. Мне вновь захотелось взять его на руки и изо всех сил прижать к себе.
– Тогда что мы здесь делаем?
Не было у меня такого ответа, который бы он понял. И поэтому я просто поднял его повыше и стал показывать все наши любимые места. Напомнил, чем мы там занимались, какие пережили приключения. Как мы частенько сиживали в тени деревьев, которые сейчас под нами, и бросали птицам кусочки черствого хлеба, смотрели, как люди опускают письма в большой желтый ящик на здании почты, и представляли, в какие страны полетят эти письма. Напомнил ночь, когда мы поднялись на собор Святого Петра, смотреть фейерверк на двадцатипятилетие понтификата Иоанна Павла, и видели самого Иоанна Павла, который сидел у своего окна и тоже смотрел на фейерверк. Напомнил зимнее утро, когда мы вышли из «Анноны», местного супермаркета, и у нас порвался пластиковый пакет, и все яйца разбились об асфальт, а Петрос расплакался, и тогда – о чудо! – единственный раз в его жизни пошел снег. Запомни, Петрос, это волшебное чувство. Как в одно мгновение всю грусть без остатка может смахнуть даже малый дар Божьей любви. Бог следит за нами. Заботится о нас. И никогда нас не оставляет.
Я выдохся, а Петрос хотел еще историй, но мои воспоминания становились все мрачнее, и тогда Мона пришла мне на помощь и принялась рассказывать о нашей юности. О том, каким я был мальчиком.
– Mamma, – спросил он, – а Babbo был хорошим футболистом?
– О да, – улыбнулась Мона, – очень!
– Таким, как Симон?
У нее залегли под глазами горькие складки.
– Петрос, он во всем был лучше.
Обратно я нес сына на руках. Он нахмурился, когда мы вернулись в квартиру. Едва устроившись под одеялом, снова встал. Закрыл шкаф; проверил, хорошо ли он закрыт. Потом мы молились. Мона держала его за руку, и больше ничего было не надо. Я выключил свет и увидел, как в его влажных глазах двумя дугами отражается лунный свет.
– Я люблю тебя, – сказал я.
– И я тебя тоже люблю.
И на мгновение моя душа снова почувствовала себя цельной. Там, где рядом со мной будет это дитя, то место я и назову домом.
Мона пошла вслед за мной на кухню. Остановилась, провела рукой по волосам. Достала из буфета чашку, налила из-под крана воды. Молча.
Наконец, поставив чашку, она села рядом со мной и забрала открытую Библию, которую я почему-то держал в руках. Ту Библию, что она читала нашему сыну.
– Алекс, что ты задумал?
– Я не могу об этом говорить.
– Ты не обязан спасать Симона. Ты это понимаешь?
– Прошу тебя, – взмолился я, – не надо!
Она сунула Библию обратно мне в руки.
– Загляни сюда и ответь. Кто спасал Иисуса?
Я недоуменно смотрел на нее, пытаясь понять, куда она клонит.
– Покажи мне, – не сдавалась она, – покажи страницу, где сказано, что он выиграл свой суд.
– Ты знаешь, что он не…
Я осекся. Но она ждала и молчала. Она хотела, чтобы я произнес это вслух.
– Иисус, – сказал я, – не выиграл свой суд.
– Тогда покажи мне, – тихо сказала она, – где сказано, что все закончилось хорошо и все жили долго и счастливо, потому что пришел брат и спас его.
– Так мне его бросить? Взять и убежать?
Она услышала упрек в моих словах, и ее лицо исказило отчаяние.
– Что бы ты ни делал, – начала она, глядя в сторону, – Симоном еще никто никогда не мог манипулировать. Никому не удавалось заставить его переменить решение. Если он хочет проиграть свой суд…
Я встал.
– Мы не будем продолжать этот разговор.
Но она, впервые после своего возвращения, не стала заискивать передо мной.
– Алекс, в твоих руках только одна жизнь. Его! – Она показала в сторону спальни. – Но ты заморочил ему голову рассказами о двух людях, которых он не видит. Ты заставил его поверить, что двух самых важных в его жизни людей никогда не бывает рядом. Хотя самый главный в его жизни человек всегда был с ним!
– Мона, – сказал я. – У меня есть шанс вернуть Симона к жизни. Я в долгу у него.
– Ты ничего ему не должен. – У нее задрожали губы.
– Что бы ни случилось со мной, – сказал я, – у меня всегда будет Петрос. Если Симона уволят из священного чина, у него не останется ничего.
Она собиралась сказать что-то резкое, но я не дал ей возможности.
– Завтра я кое-что сделаю, – сказал я, – и это приведет к определенным последствиям. Возможно, мы с Петросом больше не сможем здесь оставаться.
Она хотела спросить почему, но я продолжал:
