– Не хочу об этом говорить. Это просто смешно и нелепо.
– Паранойя? Шизофрения? Маниакально-депрессивный психоз? – перечислял он. – Тепло или холодно?
– Холодно. Скажи лучше, какой диагноз у тебя.
– У меня их куча, – равнодушно сообщил он. – Главная моя проблема в том, что я не способен принимать решения, брать на себя ответственность и все такое. Любое затруднение приводит меня в ступор. Я не могу даже решить, чем хочу заниматься здесь, в этой комнате. Приходится сидеть сложа руки и смотреть на других.
– А почему ты стал таким? – поинтересовалась я. – Наверняка доктора тебе это объяснили.
– Проблема в том, что меня преследует чувство опасности. Моя мать, в точности как твоя мачеха, хотела от меня избавиться. На седьмом месяце беременности она пыталась сделать аборт. Но это привело лишь к тому, что я родился раньше срока. А потом пошло-поехало: паранойя, аутизм, неспособность к обучению.
– Ты не похож на человека, который не способен к обучению, – заметила я.
– Тем не менее ходить в нормальную школу я не смог. На вопросы учителей не отвечал, а когда дело доходило до контрольных, сдавал пустой лист. Правда, я научился читать. Читать я люблю. Это безопасно. – Он поднял на меня глаза. – Ну так что тебе пришили? Говори, не бойся. Я никому не скажу. Впрочем, если не хочешь говорить, тоже не обижусь, – добавил он.
– Доктор сказал, что я не способна контролировать свои сексуальные желания, – не без труда произнесла я.
– Нимфомания. Отлично. Нимфоманки у нас еще не было.
Я невольно рассмеялась:
– Придется вам и дальше обходиться без нее. Все это полный бред. Я такая же нимфоманка, как ты – папа римский.
– Это ничего не значит. Заведения вроде нашего стоят на обмане. Пациенты обманывают друг друга, самих себя и докторов. Доктора обманывают пациентов, твердят, что могут помочь, но толку от их лечения никакого. Все, что они могут сделать, – добиться, чтобы ты привык к здешней жизни. – Он вновь вперил в меня взгляд, и я заметила, что глаза у него цвета ржавчины. – Кстати, как тебя зовут? Если не хочешь называть свое настоящее имя, можешь солгать.
– Зачем мне это? Меня зовут Руби. Руби Дюма. Доктор сказал, что тебя зовут Лайл. Вот только фамилию забыла.
– Блэк. Мрачновато и не слишком оригинально. А ты, значит, Дюма. Здесь есть еще один человек с такой же фамилией.
– Это мой дядя Жан. Мачеха привезла меня сюда якобы для того, чтобы его навестить.
– Ничего себе! Так ты племянница Жана?
– Да. Правда, я никогда его не видела.
– Он классный парень.
– Ты с ним общаешься? Как он выглядит? Как себя чувствует? – засыпала я Лайла вопросами.
– Он отказывается с кем-либо разговаривать. Но я знаю, он может говорить. Он… он очень тихий. Похож на маленького мальчика, которого что-то сильно напугало. Иногда плачет без всякой видимой причины. Хотя, конечно, причина есть, просто она у него в голове и он ее никому не открывает. Иногда смеется. А когда доктора или медсестры начинают спрашивать, что его развеселило, молчит как рыба.
– Как бы мне хотелось его увидеть! – воскликнула я. – По крайней мере, от моего пребывания здесь была бы хоть какая-то польза.
– Нет ничего проще, – заявил Лайл. – Он наверняка придет обедать в столовую.
– Но я не представляю, как он выглядит. Ты мне его покажешь?
– В этом нет необходимости. Как увидишь самого симпатичного парня, так и знай, это он. Да и одет он лучше других. А из девушек самая симпатичная теперь ты.
Лайл тут же прикусил губу, словно сморозил глупость.
– Спасибо за комплимент, – улыбнулась я. – Не знаю, что делать. Мне нужно отсюда выбраться, но эта клиника хуже тюрьмы: на окнах решетки, все двери заперты, повсюду санитары…
– Я могу тебе помочь, – проронил он так равнодушно, словно речь шла о каком-то пустяке. – Если ты действительно хочешь убежать…
– Конечно хочу! Но разве это возможно?
– Нет ничего проще. После обеда нас выпустят погулять в сад. Оттуда можно попасть в прачечную. Я знаю как. А из прачечной ничего не стоит выбраться на улицу. Никаких решеток там нет.
– Правда? – спросила я, не веря в свою удачу.
– Правда-правда. Я все знаю про это заведение.
– А давно ты здесь живешь?
– С семи лет. Сейчас мне семнадцать. Значит, я здесь десять лет.
– Десять лет! И тебе никогда не хотелось выбраться отсюда?
Лайл молчал, устремив взгляд в пространство. По щеке его медленно сползала слеза.
– Нет, – ответил он наконец. – Здесь мне лучше всего. Я же сказал, я не могу принимать решения. Пообещал тебе помочь, а теперь не знаю, смогу ли. Может, ничего и не выйдет, – произнес он, вновь вперившись в пространство.
Возможно, Лайл меня обманул, поняла я, и надежда моя померкла. В этой клинике принято обманывать. А он жил по здешним законам.
Раздался звон колокольчика, и миссис Уидден объявила, что пришло время обедать. Я немного воспрянула духом. Наконец-то я увижу дядю Жана. Хотя, может, насчет него Лайл тоже наврал.
21. Правда выходит наружу
Вскоре выяснилось, что Лайл говорил чистую правду. Дядю Жана я узнала сразу – по фотографиям, которые видела в его комнате. С юности он мало изменился и действительно был здесь самым красивым. И уж конечно, никто не мог сравниться с ним в элегантности. К обеду он вышел в светло-голубом хлопковом пиджаке в тончайшую полоску, таких же брюках, белоснежной рубашке с синим галстуком и столь же ослепительно-белых туфлях. Его золотисто-каштановые волосы были аккуратно пострижены и тщательно причесаны. Фигура по-прежнему оставалась подтянутой и стройной. В общем, он походил не на пациента психушки, а на богатого посетителя, который заглянул сюда проведать больного родственника. Ел он без всякого аппетита, равнодушно поглядывая по сторонам.
– Вот он. – Лайл взглядом указал на дядю Жана.
– Знаю.
Сердце мое билось где-то в горле, в животе порхали бабочки.
– Как видишь, проблемы с головой не мешают ему заботиться о своей внешности, – заметил Лайл. – А видела бы ты его комнату! Порядок такой, что ужас берет. У него настоящий пунктик на чистоте и аккуратности. Если коснешься какой-нибудь его вещицы, он тут же подойдет и проверит, не испачкал ли ты ее своими грязными лапами. Я – единственный, кому он позволяет входить в свою комнату! – с гордостью сообщил Лайл. – Правда, он со мной почти не разговаривает, как и со всеми прочими. Но по крайней мере, терпит мое присутствие. А если кто-нибудь другой сядет за его стол, он устроит скандал.
– И как же он будет скандалить?
– Начнет колотить ложкой по тарелке или просто завопит как резаный. И не замолчит, пока кто-нибудь из смотрителей не уведет незваного соседа.
