Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
Впрочем, немцы первое время откровенно игнорировали эмигрантов. Отмахивались, как от навязчивых попрошаек. Из белогвардейских организаций в армию взяли лишь 52 человека — в качестве переводчиков. Но затягивание войны и растущие потери все-таки подтолкнули командование вермахта обратить внимание на русских изгнанников. В Югославии и Болгарии объявили призыв добровольцев в «Охранный корпус». Его возглавил бывший белый офицер Б.А. Штейфон — он успел получить гражданство Германии и служил в рядах вермахта. Широко рекламировалось, что корпус будет основой для грядущей освободительной армии, в его составе создавались казачьи сотни для отправки на Дон и Кубань. К организации подключились генералы Абрамов и Шкуро. Лихой белый партизан Шкуро горел желанием самолично схлестнуться с большевиками. Говорил: «Мне бы только на Кавказ приехать, там меня каждый знает. Как приеду, сразу весь Кавказ подниму против большевиков».
Не тут-то было! Краснова и Шкуро немцы использовали только как рекламные фигуры, им даже не позволили съездить на родину. Не пустили туда и казачьи сотни. Вместо России «Охранный корпус» направили в Югославию бороться с партизанами, стеречь пути сообщения, предприятия, шахты — чтобы высвободить для фронта германские части. Но большинство эмигрантов были настроены патриотически, не желали сотрудничать с оккупантами. «Охранный корпус» недотянул даже до бригады, насчитывал всего 2 тыс. человек.
Среди казаков мутили воду и внутри СССР. Командир 436-го полка майор Иван Кононов, перешедший на сторону немцев, принялся зазывать пленных в свою «казачью» часть Kosaken Abteilung 102, позже она была преобразована в «5-й Донской полк». Хотя современники свидетельствовали, что часть Кононова «преимущественно состоит из народностей Кавказа». По лагерям пленных для вербовки добровольцев начали возить и популярных казачьих лидеров. Тот же Шкуро отчаянно кидал лозунг — «Хоть с чертом против большевиков!» И добровольцы были. Кто-то и впрямь загорался идеей освобождать Россию. В лагере военнопленных для командного состава под Тильзитом распространялось воззвание, что надо превратить Отечественную войну в гражданскую. А кто-то видел возможность сберечь шкуру, вовремя пристроиться на стороне победителей.
Всего через службу в составе вермахта и СС прошло 800 тыс. советских граждан! Воевали на стороне неприятеля — а если не воевали, то несли тыловую службу, тем самым обеспечивали и поддерживали неприятеля. Но и это не все! Кроме армейских частей оккупанты набирали из местного населения подразделения полиции. Желающих нашлось очень много. Никаких проблем со штатной численностью полиции не возникало. Она подчинялась германской администрации, комендантам и органам гестапо, привлекалась и для охраны тыловых объектов, и для борьбы с враждебными элементами, и для карательных акций, и для сбора продовольствия, фуража. Германских солдат на такие задачи можно было не отвлекать.
Между прочим, неприятельский тыл в 1941 г. был относительно спокойным. Партизанское движение заполыхало только в Югославии. В Советском Союзе его еще не было. С июля было принято решение создавать перед отступлением подпольные обкомы и райкомы, готовить структуры будущих отрядов. Но такие группы, оставленные за линией фронта, до поры до времени не получали массовой поддержки. Они погибали или прятались по чащобам от немцев и полицаев.
Но и в советском тылу обстановка оставляла желать много лучшего. Шайки дезертиров пополняли преступный мир, укрывались по лесам и деревенькам. Множились грабежи, воровство, расцветала спекуляция. А самые буйные жители Кавказа сочли, что русские уже разгромлены и с советской властью можно не считаться. Чеченцы и ингуши принялись разбойничать. Нападали на колхозы, угоняли скот. Убивали милиционеров, работников военкоматов. Взбунтовались карачаевцы, вырезали госпитали в Нальчике.
Даже в Красной армии настроения оставались шаткими и ненадежными. Как уже отмечалось, под Севастополем пятеро моряков ценой своих жизней сорвали вражескую атаку. Всего пятеро! Но десять тысяч бойцов при отступлении от Перекопа подняли руки вверх. Они не были ранены, не лежали в бессознательном состоянии, не были окружены. Дорога назад была свободна, но не пошли. Решили, что хватит — устали, навоевались. Ждали и искали немцев, кому бы сдаться… А когда знаменитую 316-ю Панфиловскую дивизию доставили на фронт, защищать Москву, во всех трех ее полках отмечались весьма нездоровые высказывания: «Надо бросать воевать», «Сейчас 50 % колхозников настроены против Советской власти…» Во всех полках докладывали о перебежчиках.
Но и нацистское руководство знало — СССР рушится. Заигрывать с побежденными, привлекать кого-то из них в «союзники» Гитлер не видел смысла. Зачем? Распоряжаться в новых обширных колониях должны были только немцы. Украинские, литовские, латышские попытки организовывать свои «правительства» сразу были пресечены. На инициаторов цыкнули и указали, что они многовато о себе возомнили. А тем, кто считал немцев избавителями от коммунизма, быстро пришлось раскаяться. Да и тем, кто полагал возможным приспособиться к любой власти…
Эта власть повсеместно начиналась с «превентивного» террора. Гитлеровцы признавали его целесообразным во всех оккупированных странах, а уж в России тем более. Улицы захваченных городов сразу оклеивались приказами с угрозой смерти за любые нарушения, от «саботажа» и нарушения комендантского часа до незарегистрированных домашних животных. В Бресте тысячи людей арестовали и согнали на стадион «Спартак». Сортировали несколько дней, держали на трибунах, на солнцепеке, без еды и воды. Некоторых расстреливали здесь же, на футбольном поле. Других увозили в тюрьмы и лагеря. Третьих сочли неопасными, распустили по домам.
В первый день оккупации Минска казнили 100 человек за какой-то оборванный телефонный провод. Квалифицировали как диверсию, расстреляли взятых наугад заложников. Украинские и белорусские деревни заполыхали еще без всяких партизан — для острастки. Из леса по колонне звучали выстрелы каких-нибудь окруженцев, и гитлеровцы отыгрывались на ближайшей деревушке. Или натыкались на сопротивление советских войск, несли потери и срывали злость на мирных жителях. Это было частью общей политики Германии. Директива фюрера от 22 июля предписывала «распространение оккупационными войсками такого террора, какой потребуется для искоренения любых попыток сопротивления среди гражданского населения».
Еще страшнее оказалась участь солдат, которые так бездумно, массами сдавались «братьям по классу». Возиться с ранеными гитлеровцы редко считали нужным. Обычно прочесывали поле боя и недееспособных пристреливали. А здоровых или относительно здоровых строили в бесконечные колонны и гнали пешком по дорогам — и под солнцем, и под дождями. На водопой в лучшем случае подпускали к реке, а то и не подпускали. Еды не было. Кто выбился из сил и отставал — добивали. Иногда издевались или забавлялись. В Минске прямо на главной улице конвой стал бросать в большую колонну куски хлеба. Изголодавшиеся люди кинулись драться за еду, а по ним открыли огонь.
Но и тех, кого довели до лагеря, ждали дальнейшие мучения. Их очередной раз сортировали. Коммунистов, политработников, евреев уничтожали. Иногда убивали и других «непонравившихся». Розенберг свидетельствовал: «При этом полностью игнорировались какие-либо политические соображения. Так, во многих лагерях пленных расстреливали, к примеру, всех «азиатов». А большинство лагерей представляли собой лишь огороженные участки открытого поля, без каких-либо помещений, без крыши над головой, почти без еды. Люди начинали умирать от голода, от болезней. Объедали траву под ногами, коренья. Где-то разрешали приходить местным жителям, бросать через колючую проволоку картошку или свеклу, в других местах отгоняли.
Ознакомительная версия. Доступно 24 страниц из 119
