пальчики обрывали лепестки этой гвоздики.
Молодая девушка ещё держала в руках наполовину ощипанный цветок, и герцог протянул к нему руку, чтобы ещё раз коснуться её нежной, бархатистой кожи.
— О, — с лёгким смущением произнесла Урсула, — это я гадала... о любимом брате, который теперь далеко. Я хотела знать, не забыл ли он меня.
— Это невозможно, — с убеждением произнёс герцог, — даже для брата.
— Ваша светлость льстит мне.
— Правда, высказанная такой красавице, как вы, леди, всегда кажется лестью.
— Ваша светлость...
Герцогу нравилось наблюдать, как молодая девушка то краснела, то бледнела, ему нравились её простые, естественные, не изящные движения, мягкие завитки волос возле маленького уха. Его страстная любовь ко всему красивому была вполне удовлетворена представившейся его глазам картиной. Вдобавок ко всему у девушки был замечательно нежный, музыкальный голос, в чём он только что убедился, слушая её пение.
— Откуда вы знаете меня, красавица? — спросил он.
— Кто же не знает его светлости герцога Уэссекского? — ответила Урсула с грациозным поклоном.
— Тогда позвольте мне остаться с вами и скажите мне своё имя, очаровательная певунья.
Урсула боязливо взглянула на герцога, думая, не шутит ли он, но убедилась по всему его виду, что он, очевидно, не подозревал истины.
— Меня зовут Фанни, — спокойно сказала она.
— Фанни?
— Да. Вам не нравится это имя?
— Прежде не нравилось, — с улыбкой сказал герцог, — а теперь я обожаю его. Но скажите мне, прелестная Фанни, отчего я до сих пор никогда не видел вас?
— Ваша светлость не можете знать всех придворных дам.
— Но я знаю всех хорошеньких из них. Мне кажется, что слово «красота» было для меня пустым звуком, пока я не увидел «царицу красоты».
— Боюсь, милорд, что ваша репутация очень вредит вам.
— А какова моя репутация?
— Ваша светлость, все говорят, будто вы непостоянны, будто герцог Уэссекский немного любит многих женщин... но неизменно — ни одной.
Герцог подошёл к ней, заглянул ей в глаза, после чего спросил с внезапной серьёзностью, в которой сам не отдавал себе отчёта:
— Позволите ли вы мне доказать им, что они ошибаются?
— Я? — просто сказала Урсула. — Что же я должна сделать для этого?
— Всё, что хотите.
— Нет, это не в моей власти; если бы даже вашу светлость запереть под замок, то и такое средство, я думаю, не вылечило бы вас от непостоянства.
— Так попробуйте запереть меня на замок, — весело предложил герцог.
— Когда вам будет угодно, — ответила молодая девушка и радостно засмеялась: герцог стоял совсем близко, и в его глазах можно было безошибочно прочесть искреннее восхищение. — А кому отдать ключ от той башни? — скромно спросила она. — Леди Урсуле Глинд?
— Нет, — ответил он. — Сперва войдите сами в башню, а затем выбросьте ключ из окна.
— А леди Урсула? — настаивала она.
Герцог, сделав нетерпеливый жест, воскликнул:
— Как жестоко всё время упоминать это имя, когда мои уши настроены в тон «Фанни»!
— Значит, они неверно настроены. Говорят, что леди Урсула — ваша будущая жена.
— Но я не люблю её... никогда не буду любить, между тем как...
— Говорят, она недурна собою.
— Для меня она некрасива, тогда как вы...
— Вы никогда не видели леди Глинд, — быстро перебила Урсула, — и даже не знаете, какого она типа.
— Догадываюсь: все Глинды рыжие, нескладные, с огромными носами...
Молодая девушка разразилась таким звонким смехом, что герцогу захотелось опять услышать его.
— У всех у них карие глаза, — весело продолжал он, — а теперь я чувствую, что не вынес бы карих глаз.
— А какие глаза были бы теперь приятнее для вашей светлости? — сдержанно спросила Урсула.
В эту минуту словно какой-то магнетический ток пробежал между ними и заставил молодую девушку невольно опустить глаза.
— Чисто голубые и притом с таким серым оттенком, что иногда они могут казаться зелёными, — нежно прошептал герцог, заглядывая в её глаза.
От этого пылкого взора по её телу пробежала лёгкая дрожь.
— У королевы глаза зеленоватые, а у леди Урсулы серые, — с натянутой весёлостью произнесла она, стараясь освободиться от охватившего её странного, блаженного чувства. — Хотите знать, кого вы больше всех любите? — прибавила она, протягивая ему гвоздику. — Обрывайте по одному лепестку.
Герцог ваял цветок и её руку.
— По одному лепестку? — повторил он и стал целовать по очереди тоненькие пальчики молодой девушки, приговаривая: — Самый нежный... самый беленький... все розовенькие...
— Милорд!
— Вы нахмурились? Вы рассердились?
— Очень.
— Простите! Я сейчас исправлю, — смиренно сказал герцог.
— Каким образом?
— Дайте мне другую руку, и я покажу.
— Не могу: нам говорят, что наша левая рука никогда не должна знать, что делает правая.
— Да этого и не будет, — сказал герцог: — я расскажу ей совсем другое.
— А что именно?
— Дайте мне другую руку, тогда узнаете.
Солнце уже садилось, окружая голову девушки золотым ореолом; герцог Уэссекский любовался ею, чувствуя в душе приток неизведанного им до сих пор счастья. Схватив протянутую ему хорошенькую ручку, он нагнулся и поцеловал её в розовую ладонь.
— О, милорд! — сконфуженно прошептала Урсула. — Как могло прийти вашей светлости на ум подобное безрассудство?
— Когда вы смотрите на меня, мне приходят в голову и не такие ещё безрассудства.
— А женщины говорят, что самое большое безрассудство — слушать вашу светлость.
— Вы думаете — они правы?
— Как могу я это знать?
— Слушая меня в течение получаса.
— Здесь, в этом саду?
— Нет, там, на реке, — сказал герцог, указывая в ту сторону, где лёгкий вечерний ветерок рябил воду.
— А что скажут люди? — с притворной тревогой спросила она.
— Ничего! От зависти к моей удаче они промолчат.
— Но про вас спросит королева, а герцогиня Линкольн станет удивляться, куда я делась.
— Нас не найдут; мы за камышами отыщем лодку и поплывём одни... нас скроет темнота... Мы будем слушать чириканье птичек, летящих на покой. Хотите?
Сердце Урсулы уже дало согласие. Герцог говорил очень убедительно, а в его голосе звучали серьёзные нотки. Молча пошли они рядом к берегу реки. Слова только
