укрыться в казарме консульства, в хозяйственной выгородке, специально приготовленной для него здешним плотником Пантелеем Каманиным (по происхождению из кубанских казаков), — выгородка была потайная, жандармы сколько не обыскивали помещение, ее не заметили, и о том, что Калмыков находится в консульстве, знал Братцов — Лучич находился в неведении… Да и самому Братцову сказали об этом не сразу.
Выходил Калмыков из своего убежища лишь ночью, стараясь быть невидимым и неслышимым, смотрел сквозь занавеску на медленную задумчивую луну, слушал звень комаров, висевших в воздухе, засекал движущиеся тени — это несли охрану жандармы, пост их до сих пор не был снят, — и вновь скрывался в своем убежище.
Посланник Кудашев прислал Братцову разносное письмо, но ничего с консулом сделать не мог и наказания большего, чем это письмо, придумать не мог — в России уже правил другой МИД, не царский, и назывался этот МИД диковинно, как-то по-эфиопски: наркоминдел.
Так минул июль двадцатого года, наступил август. Над городом Гириным повисли фруктовые ароматы — персиков, абрикосов, груш, яблок, слив; запахи переплетались, свивались в один воздушный жгут, повисали в пространстве; у людей от плотных запахов кружились головы, на глазах наворачивались благодатные слезы — тот год в Гирине был урожайным на фрукты.
Подавали фрукты и атаману в его потайную коморку.
Душно было Калмыкову в этом крохотном, с тесными деревянными стенками убежище, не хватало воздуха, по ночам совершенно исчезал сон, и атаман лежал с открытыми глазами.
Для естественных надобностей у него имелся эмалированный горшок с крышкой — незаменимая вещь в таких случаях, но Калмыкову было противно ходить в ночную посудину, пропахшую мочой. Почему-то именно запах мочи добивал атамана, действовал больше всего, он унижал его…
А китайцы до сих пор продолжали искать беглеца, вот упрямые!
Утром двадцать пятого августа в кабинет генерала Бао Гуй Циня аккуратно постучал адъютант. Генерал недовольно оторвался от бумаг, которые читал:
— Чего тебе?
— Господин генерал, с утренней почтой прибыло вот это, — адъютант согнулся в почтительном поклоне и положил перед Бао Гуй Цинем лист бумаги, на котором были наклеены вырезанные из английских газет крупные буквы.
— Что это? — брезгливо дернул верхней губой генерал.
— Анонимное письмо.
— Зачем оно мне? Отдай его в канцелярию!
— Письмо касается беглого атамана Калмыкова.
— Ну-ка, ну-ка, — в глазах генерала пробудился интерес, и он, ухватив письмо двумя пальцами, развернул его.
Текст письма гласил: «Калмыков скрывается казарме посольства между двумя перегородками».
Генерал прочитал текст дважды, словно не верил смыслу, заложенному в этих незамысловатых клееных строчках, затем резко отодвинул бумагу от себя.
— Поднимай охранный взвод! — приказал он адъютанту.
От конторы генерала до русского консульства — рукой подать. Через десять минут охранный взвод — лучший в вооруженных силах провинции — окружил здание консульства. Бао Гуй Цинь, звякая серебряными шпорами, прошел в кабинет Братцова. Тому нездоровилось — простудился на свежем сунгарском ветру, — но находился на месте.
Увидев вошедшего в кабинет генерала, консул встал.
— Что случилось, генерал?
— Случилось, консул, — ответил тот в тон, — мы вынуждены обыскать все помещения консульства. Особенно те, где были какие-то переделки.
Братцов сразу не понял, к чему это приведет. В протестующем жесте он выставил перед собой обе ладони:
— Полноте, генерал! Уже добрые полсотни раз обыскивали…
— Я настаиваю, — нахмурил брови Бао Гуй Цинь, сделал знак жандармам, которые, как и солдаты, сопровождали его. — Начинайте!
Жандармы рассыпались по комнатам консульства — им важно было одновременно занять все помещения, чтобы Калмыков не имел возможности перейти с одного места на другое.
Потайную выгородку нашли быстро — чутье собачье имели, — и вскоре выволокли Калмыкова наружу.
— Ироды, дайте хоть сапоги на ноги надеть, — рычал тот, отбиваясь от насевших на него жандармов.
Сапоги атаману дали надеть, но не более того. Старший жандармского отряда не отходил от атамана ни на шаг, держал его за рукав.
Генерал Бой Гуй Цинь был доволен. Было слышно, как в консульском саду кричат птицы.
— Ну, что на это скажете, господин консул? — спросил Бао Гуй Цинь.
— Ничего, — спокойно ответил Братцев. Голос его был ровным и тихим, словно бы действительно ничего не произошло, хотя в глазах промелькнуло беспокойство. Промелькнуло и исчезло.
Генерал понимающе улыбнулся.
— Не огорчайтесь, господин консул — сказал он, — шансов укрывать Калмыкова дальше у вас почти не было.
***
Единственная вечерняя газета Гирина вышла с сообщением, что в здании русского консульства пойман важный государственный преступник Калмыков. В той заметке имелась строчка, которая повергла пойманного беглеца в уныние. «Скорее всего, по требованию советских властей Калмыков буден интернирован в Россию».
На этот раз атамана посадили в худшую камеру, какая имелась в здешней тюрьме: кроме клопов, в камере водились огромные, в полкулака величиной тараканы и жили три шустрые усатые крысы. Первый раз в жизни атаман поймал себя на том, что кого-то боится… Он боялся крыс: ведь эти твари могут сожрать человека живьем.
Ночью атаман гонял крыс развалившимся сапогом, но крысы оказались ловчее человека — сколько он ни пробовал попасть в какую-нибудь из них — ни в одну не попал, раздосадованно ругался: слишком уж ловкими и верткими были эти твари…
Держали Калмыкова на хлебе и воде, относились к нему пренебрежительно. В конце концов атаман почувствовал, что его начали покидать силы. Он свалился на топчан и заплакал.
***
Аня Помазкова тоже находилась в Гирине — проживала в комнате, которую ей предоставил агент хабаровского чека Бромберг — представительный, роскошно одевавшийся господин средних лет, с блестящими, цвета конопляного масла усами — Бромберг ухаживал за усами особенно тщательно, считался модным кавалером среди русских дам, проживавших в этом городе.
Связи Бромберг имел большие, в том числе и в жандармском управлении, и в администрации тюрьмы и в канцелярии самого Бао Гуй Циня.
Душным вечером первого сентября Бромберг пришел в Ане на квартиру, обмахнулся газетой:
— Жарко как! И солнце уже зашло, нет его, а припекает, как на печке.
Бромберг был наряжен в шелковую рубаху с коротким рукавами и легкие, сшитые из тонкого, хорошо выделанного хлопка брюки.
Аня молча смотрела на агента, ждала, когда он перейдет к делу — не ради же трех пустяковых фраз он заявился к ней… Бромберг вновь обмахнулся газетой:
— А вы как переносите жару, Аня, хорошо или плохо?
— Нормально.
Бромберг покашлял в кулак: хотя и была эта девушка нелюдима, но очень ему понравилась.
Не хотите ли побывать в каком-нибудь местном ресторане? — спросил он. — В «Дыхании
