Так они любили сидеть в юности. Да и тахта была та же.
Имран давно хотел поговорить с другом вот так, спокойно и по душам. Он видел, что в последнее время Алхаст сильно изменился. Не было прежнего балагурства, появились какие-то тайны, даже от него, самого близкого друга. Тайны-то ладно, с этим можно было смириться, хотя и возникала у него иногда… нет, не обида, Имрану неведомо было это чувство… а некоторая досада по этому поводу. Имрана беспокоило другое. Алхаст не появлялся на людях. Либо сидел дома в одиночестве, как отшельник какой-то, либо бродил по безлюдным лесам, словно абрек-изгнанник. Уж не околдовали ли его Руслан и пасечник этот… Имран просто боялся, что это все может плохо кончиться…
– Алхаст, мне кажется, что ты отдаляешься от меня. И домой ко мне не заходишь, да и здесь невозможно тебя застать. Не говоришь, куда уходишь, на сколько. Где тебя искать, если, не дай Бог, что-то случится? И к брату не заглядываешь. Так, от случая к случаю, для видимости только, чтобы он не ругал… Да и печален ты, хотя, насколько мне известно, ни с тобой, ни с твоими близкими, хвала Всевышнему, никакого несчастья не случилось… В последнее время я перестал тебя понимать. Что происходит, Алхаст? Ты ничего не хочешь мне рассказать?
–Эх, Имран-Имран, дорогой мой друг… Ни на один миг сердце мое и мысли не отдалялись от тебя. Ты самый близкий мне человек, от которого у меня нет и не может быть своих секретов. И приходить буду, и здесь ты меня будешь заставать в любое время… – Алхаст затих, поигрывая четками. Его широко открытые глаза долго смотрели в одну точку. Через какое-то время он резко тряхнул головой и продолжил: – Да я, Имран, и сам пока не совсем понимаю, что со мной происходит… Иногда бываю так растерян, будто кто-то лишил меня всех пяти чувств… Все люди в этом мире что-то ищут, но они хоть знают, что им нужно и где это нужное искать. Один я не знаю, Имран, что мне нужно, не знаю, и что искать. Кажется, потерял самого себя… И ничто не радует… Надеюсь, ты понимаешь, что я имею ввиду…
– Я, конечно, вижу, с тобой происходит что-то неладное, – тихо произнес Имран. – Алхаст, может, эти люди действительно занимаются каким-то колдовством и затащили тебя в свой омут? Мне очень не нравится, что ты их так интересуешь… И Руслана, и другого… старика твоего… Овту.
Алхаст медленно покачал головой.
– Нет, Имран, никакого колдовства здесь нет… И Руслан, и Овта… Они очень хорошие люди. Ты их просто не знаешь. Они совсем не те, кем кажутся с первого взгляда. Это как раз тот случай, когда глаз человеческий совершенно бессилен увидеть главное. Они дальше и выше того Руслана и того Овты, которых ты увидел своими глазами. В девять раз дальше и во столько же раз выше. Праведные люди, живущие не для себя, а ради других. Тот, кто говорит в их адрес что-либо плохое, совершает очень большой грех, поверь. Не хочу, чтобы такой грех пал и на тебя… Ты не думай, мне они не сделали ничего плохого… – Алхаст прислонил голову к стене и прикрыл глаза. – И веселым стараюсь быть, Имран, изо всех сил, воскрешая в памяти все те мелочи прошлой жизни, которые и делали, как мне казалось, меня жизнерадостным. Но не получается, будь оно неладно! Ничего не получается! Общество людей меня тяготит… Как-то странно мы живем, Имран. Дико как-то, не по-людски. И вера не вера, и любовь не любовь… Мы перестали контролировать глаза и руки свои. Банальный живот, созданный быть рабом человека, стал его господином, а дух, которому надлежит быть повелителем, стал рабом человеческих страстей. Будто все разом помешались. Весь этот мир превратился в какое-то притворство, в том числе и слова людские, и дела их, и даже мысли. Не осталось ничего настоящего. Ничего… Неправильно это, Имран. Все неправильно. Как можно так жить? Как можно прожить единственную свою жизнь, которую никто не сможет повторить, как можно прожить ее во лжи и притворстве? Всю, до последнего дня?.. Вдумайся, Имран, не можешь же ты не понимать происходящее. Разве не видишь ты эту дикость, это уродство?.. Надо что-то делать. Не может… не должно так продолжаться!..
– А стоит ли, Алхаст, так ломать себе голову? Мы же всего лишь люди, в наших ли силах что-то изменить?
– Действительно, каждый по отдельности, каким бы сильным он ни был, вряд ли сможет что-либо изменить… – вздохнул Алхаст. – Да и я не стал бы ломать голову, если бы в силах был отогнать от себя эти мысли. Не знаю, Имран, не знаю, как тебе все объяснить. Ты можешь, конечно, не поверить, но, честное слово, пока я и сам не понимаю ничего. Даже в себе самом…
– Да что же это такое, в конце концов! Что ты так пытаешься понять, Алхаст? Что ты хочешь узнать? Что хочешь найти? Ты посмотри, друг, как прекрасна окружающая тебя жизнь! Сколько в ней всего, что может радовать человека! Да в конце концов, разве мы с тобой не молоды?! Почему ты не появляешься на свадьбах, вечеринках, у родника. Нет, не ушла от тебя радость жизни, ты сам от нее сбежал! Тебе просто надо бывать там, где эта самая радость жизни бьет ключом. Если тебя не волнуют даже те милые создания, что вечерами воркуют у родника, словно голубки сизые, значит, ты, друг мой, серьезно болен, и мы будем тебя лечить. Не прокисла же у тебя, в самом деле, кровь в венах!
– Ты только посмотри на него, опять за свое, – улыбнулся Алхаст.
Имран резко дернулся. Это был признак того, что он собирается выдать суждение, которое, на его взгляд, должно было быть принято собеседником безоговорочно. Алхаст знал об этой привычке друга и приготовился выслушать его вердикт.
– А о чем же мне еще говорить? Может и важно все, что пытаешься мне растолковать. Хотя, замечу тебе, ни в чем ты меня так и не убедил. Ну, это не твоя вина, я, видно, не дорос. Ладно, допустим, без этого нельзя. Пусть так. Но себя-то зачем хоронить? Ты давай, друг мой, либо посвяти меня в свои дела, и я буду делать эти дела вместе с тобой, либо вставай и пошли со мной. В любом случае я не могу оставить тебя гнить в этом склепе.
Алхаст встал, помассировал, как всегда, голову,
