на киселе, называющий русских оккупантами, но не побрезгавший недвижимостью в Москве. Когда я работала в издательстве и ездила в командировки в Ригу, где продавщицы в магазинах даже тогда отказывались говорить по-русски, мне так и хотелось утереть им нос латышскими стрелками, которые в восемнадцатом году спасли Ленина и большевизм от краха. Не будь таких тупо-идейных исполнителей, может, история моей страны обзавелась другим будущим, хотя не факт, что более светлым.
После визита к Бригитте, меня снедает уныние. Я сама похожа на яблоко, сиротливо висящее на осеннем дереве с голыми ветвями. Уже закоченело, но не падает. Мытарство тоской – пытка жестокая, но и грехи мои не куцые. Почему Бог должен быть ко мне милосерднее, чем к другим? Надо принять одиночество как послушание. Не самая слабая епитимья. В молодости вынырнуть из водоворота жизни мерещится благом, глотком воздуха, драгоценным островком времени, с трудом выкроенным из суеты. В старости, когда быстро и неумолимо уходят друзья и близкие, одиночество звучит, как приговор, потому что выбора нет.
Но я по-прежнему противно самонадеянна. Всё ещё живы отголоски мечты: вот если бы мне талант писателя, чтобы с головой погрузится в чужую реальность. Вообразить характеры и выстроить сюжет – это не то, что читать придуманное кем-то. Можно поворачивать картинку по своему усмотрению, влиять на судьбы, карать за ошибки и дарить счастье и даже приговаривать к смерти. Как мне мучительна моя обыкновенность. Нет, никаких претензий! Упаси Господь! Но почему, перебирая струны райской арфы, Ты так легко скользнул мимо меня? И вот я сижу сама в себе, боясь утонуть. Мир стал для меня велик.
Бесчувственно отмеряю дни, ем, сплю, не по желанию или даже необходимости, а по привычке. А жизнь летит! При этом скорость движения заметно нарастает. Утренняя и вечерняя чистка зубов настолько сблизились, что кажется, будто между двумя этими действиями нет прослойки времени. Кто-то сжевал промежуток между рассветом и закатом, сжевал внаглую, не подавившись. А ведь ещё надо спать, отрывая от остатка жизни кусочки, в которых меня нет. Нехотя гашу свет и задерживаю дыхание, чтобы не свалиться в яму ночи.
Образуется пустота, на месте которой прежде был смысл. Может, в философском понимании его и не было, а была обыденная семейная жизнь, со стороны мало интересная, но для нас с Кириллом прекрасная. Иногда в мёртвое пространство откуда-то проникают звуки скрипки, и это ввергает меня в панику.
Не знаю, как долго я ходила бы по кругу, испытывая чувство вины живого перед мёртвым, но случайное открытие замедлило верчение. В который раз убеждаюсь, что планировать наперёд опасно: зная схему, дьяволу удобнее строить козни.
Кто подбросил медальон?
5 октября.
Хостинскую квартиру – семейное гнездо Галушек – я всегда уважала и мало что в нём поменяла, боясь невзначай обидеть Кирилла. Только после его смерти безжалостно выбросила массу ненужных вещей, сделала ремонт в общих комнатах и купила современную мебель, но его кабинет, где мы по вечерам смотрели известия по телевизору или читали – я на диване, он в кресле, его кабинет оставался нетронутым. Дверь плотно затворена, Нине запрещено делать в кабинете уборку. Я изредка заезжаю туда и сижу, разглядывая знакомые стены, книги на полках, фотографии на письменном столе – преимущественно мои, ручки в хрустальном стакане, металлическую китайскую шкатулку зелёной эмали с драконами. В ней ничего не хранили, так, мелкие монетки, возбуждающие память о путешествиях в разные страны: вот крона, вот полдоллара, пенс, франк, опять доллар, ещё рубиновые запонки, которые давно перестали носить – мужские рубашки выпускают на пуговицах, а смокинга, тем более фрака у Кирилла никогда не водилось за ненадобностью.
Коробочка всегда стояла на виду и прежде я много раз её открывала, просто так, машинально, но после смерти мужа не трогала, а тут почему-то заглянула внутрь. Поверх копеечного мусора блестел позолотой небольшой квадратный медальон, украшенный подковкой, тонкими гвоздиками крест-накрест и крошечными самоцветами. Вопрос. Ничего подобного у нас не водилось, и медальон этот тут точно не лежал. Не лежал он нигде – сколько раз переезжали, вещи собирала я, все ящички, коробочки знаю хорошо. Спрятать медальон было просто негде. Значит, Кирилл его откуда-то принес или достал из тайного схрона, о котором я не догадывалась, вернул из небытия в предчувствии смерти.
Гораздо больший сюрприз ждал меня внутри находки. В окошечке слева – пожелтевшее от времени фото юного, но хорошо узнаваемого Кирюши лет семнадцати: копна волос, круглый детский подбородок, костюмчик с мятыми лацканами, весь какой-то невзрачный, только кинжальца зрачков смотрят как всегда прямо в глаза. Справа – ничем не примечательное девичье лицо, стриженые волосы за ушки и блузочка с вульгарными рюшами. Судя по всему, медальон принадлежал юной возлюбленной моего мужа.
Сердце на мгновение остановилось. Даже если не было интимных отношений, он обнимал её, целовал, гладил, чёрт возьми, вот что важно! Возникло ощущение предательства, более сильного, чем когда мне изменял Дон. Там всё кипело и крутилось, встраиваясь в жизнь, а тут образовалась отдельная часть Кирилла, от меня утаённая, меня обманувшая.
Десять лет ревность была моим мучительным спутником, и лишь с Кириллом я почувствовала себя освобождённой от этой страшной зависимости. Я его не ревновала и поэтому долго считала, что мало люблю: не как жена мужа – это особая ипостась, а как женщина мужчину. И надо же случиться, чтобы сомнения в верности возникли после его смерти! Давно и сладко спящий зверь ревности проснулся и куснул меня за сердце: из-за этой девочки Кирилл так долго не женился, а не потому, что неотвратимо влюбился в меня. Как просто открывается ларчик!
Он рассказывал, что была в его детстве какая-то семья Кутовых, с которыми дружили родители: Кутовые то, Кутовые сё, а с дочерью они в одном классе училась. Когда мы с Кириллом расписались, его мать, женщина безыскусная, сказала напрямик:
– Хорошо, что создал семью, давно пора. А то была девка, смутила ему душу, да не дождалась, пока суженый вернётся.
Вот и разгадка шрама на запястье: он так любил эту простенькую девочку, что пытался перерезать вены. А я-то хотела – хоть раз! – быть единственной! Дурочка, так не бывает, все мы любим многократно, каждой новой любовью вытесняя прежнюю. Вряд ли есть нормальные люди, не пережившие влюблённость в юности. Кирилл не исключение. Наивно полагать, что до женитьбы он не знал женщин, но они меня не волновали, словно существовали до нашей эры. Мне в голову не приходило, что он романтик и пронёс первую любовь
