— Да, так я и сказала.
— Значит, он женится на тебе, как только получит такую возможность. Его направляет та страсть, которую ты, Анна, ему внушила. Нельзя же его за это винить, нельзя этого и бояться.
— А почему же он не может сдерживать себя, как я?
— Глупенькая малышка! Его величество — мужчина, может быть, самый могучий во всем мире. — В наступившей на миг тишине Мария прогоняла воспоминание о том, как давным-давно сама оказалась в нетерпеливых руках Франциска: очарованная, покоренная, но все же напуганная. — Он совсем не привык ждать, Энни, если ему чего-нибудь захотелось.
— А что, роды такие страшные, да?
— Да разве ты… или нет?
— Нет, Мария, говорю тебе — нет. Я только знаю, что если отдамся ему, то дети будут. Ты, когда рожала маленького Гарри в Гевере, жутко кричала несколько часов.
— А я уж и позабыла, Анна, правда. Малыш приносит такую радость, что вскоре после… ну, после боли и мучений все плохое забывается. Ты сама убедишься в этом.
— Я на это надеюсь. Ну что ж, значит, так тому и быть. — Она медленно отдалилась от Марии и откинулась на подушку. — Отец, боюсь, прав, хотя мне и не нравится, что об этом сказал именно он. Его величеству теперь требуется от меня нечто более романтическое. Его все больше гнетут и развод, и все эти ужасные хлопоты с роспуском жалкой папской церкви. И он не видит того, к чему привык, — счастливого завершения этого пути.
— За деревьями леса не видит, — вслух подумала Мария.
— Вот именно. А теперь мне надо спать. Завтра утром я спущу своего нового кречета. Когда соколы будут в небе, вряд ли он станет меня насиловать, правда? — Анна дерзко усмехнулась, Мария ответила ей ласковым взглядом.
— Ничего не бойся, сестренка. Была бы здесь наша добрая старая Симонетта, она бы сказала: «Темнота за окном совсем не такая черная, если выйти наружу». Я скажу тебе правду, Анна: когда Его величество берет женщину, он делает все очень быстро. В этом может быть своя награда, но может заключаться и трагедия — если ты его любишь.
— Конечно, я люблю Его величество, сестра, — резко сказала Анна.
Этот тон больше напоминал нынешнюю Анну. Ощущение их близости прошло, и Мария медленно встала.
— Мария, — позвала Анна, когда та уже задула лампу и направилась к двери, — ты же говорила не о любви к этому королю, когда упоминала… ну, о наградах, которые дает любовь? Готова поспорить, что и не о Вилле.
— Анна, оставим это, пожалуйста.
— Но когда-нибудь ты мне расскажешь, каково это — любить по-настоящему страстно? Чувствовать непреодолимое желание лечь с мужчиной?
Мария снова поразилась. Анна прожила столько лет девственницей при развратном французском дворе, теперь уединялась с Генрихом Тюдором, как раньше тайно — с Гарри Перси, а рассуждала все еще как невинное дитя.
— Это придет, Анна, — тихо сказала ей Мария, стоя в освещенном прямоугольнике двери. — Ты сама получишь ответы на все свои вопросы и познаешь радость, когда обвенчаешься с Его величеством и родишь ему детей. — «Лгунья, — подумала о себе Мария, — лгунья. Давай, скажи ей прямо сейчас». Она заколебалась — не вернуться ли ей в опочивальню Анны, но тут в полутьме путь ей преградила темная фигура рослого широкоплечего мужчины. Рукой он обнял ее за талию. Мария задохнулась, сердце гулко заколотилось о ребра.
— Извини, девочка, что напугал тебя. Я хотел лишь убедиться, что ты ее убаюкала. Я горжусь тем, что ты ей дала такие советы. Это пойдет на пользу, — прошептал отец ей на ухо. Напряжение отпустило Марию, она приникла к отцовской руке, а он ласково прижал ее к себе. Как это было на него не похоже — ласка, добрые слова, похвала.
— Нам нужно, чтобы она была спокойна. А то она запаниковала, когда дело дошло до того, чтобы выполнить условия договора с Его величеством, — продолжал отец. Он отпустил талию Марии, словно даже удивившись, что до сих пор обнимает ее. Указал ей на прихожую.
— Я пришлю Люсинду Аштон — на случай, если тебе что-нибудь понадобится, Анна, — сказала Мария, оборачиваясь к двери. — Доброй ночи.
Ответа не последовало. Отец тихонько притворил за ними дверь. Он внимательно изучал лицо Марии, а она спокойно стояла под его взглядом.
— Я вот думал нынче вечером, Мария, как сильно ты похожа на свою мать в ту пору, когда я с ней только познакомился. Ах, если бы у хитроумной Анны была такая прекрасная оболочка!
— Я пропускаю мимо ушей ваш намек на то, что я всего лишь красивая оболочка, отец. В этой оболочке заключена еще и мыслящая личность.
— Да я ведь вовсе не о том. Уж это я очень хорошо знаю. Я имел в виду, что ты мягче, но в последнее время тебя не очень заботит дело.
— Дело? — Мария почувствовала нарастающий гнев. — Полагаю, вы говорите о деле Болейнов. Я и слова-то этого не слышала с тех пор, как умер Вилл и оставил незавершенным свое драгоценное дело Кэри!
— Ну-ну, не выпускай иголки! Я хочу, Мария, чтобы мы теперь стали гораздо ближе, чем в последние несколько лет. Ты так хорошо ладишь с Анной, я не могу этого не оценить.
— Иными словами, вы хотите сказать, что через меня вы будете стараться держать ее под контролем.
— Черт тебя побери, Мария! Мы что, не можем поговорить, как люди? Ей необходимо твое мягкое влияние. Вот это я и хотел сказать.
— До нынешней очень высокой ступеньки на лестнице власти вы с Анной, отец, прекрасно добрались без меня. А я вижу вас так редко, что почти не воспринимаю как живого человека, лишь как некую могучую силу, которая толкает меня то туда, то сюда.
Он смотрел на нее, поджав губы, а глаза становились все более колкими.
— Да, кстати, — отважилась Мария. — Верно ли я поняла, что вы стояли у дверей, пока Анна раздевалась, а потом прислушивались к тем секретам, которыми мы с ней обменивались?
— Довольно! Ты слишком утомлена и стала раздражительной, так что тебе тоже лучше лечь спать. А во Францию ты обязательно поедешь с сестрой, когда придет время. Никаких отказов исполнить этот долг я не потерплю.
Мария повернулась и пошла к себе. В прихожей не было никого, не считая обычных стражей, застывших статуями, будто они и не слыхали ничего, что говорилось по обе стороны двери в опочивальню. «Долг? Да ведь это честь, и я с радостью поеду, но лишь потому, отец, что попросила меня об этом сестра. А вовсе не потому, что так приказываете вы. Доброй ночи».
Зашуршав юбками, она свернула по коридору за угол и облегченно вздохнула. Она была утомлена и опустошена. Хорошо хоть, он не посмел кричать на нее или трясти. Он глупец, если полагает, будто капли ласки достаточно, чтобы она снова стала ему доверять. Да, правда, у Анны больше мозгов, чем у нее, — ведь Анна куда раньше своей слепой старшей сестры Марии поняла, что отцу верить нельзя ни на грош.
Она открыла дверь в свою комнату, ожидая найти там Нэнси, дремлющую у камина, но девушки нигде не было видно. Правда, время позднее, однако горничная никогда не уходила, пока не убедится, что госпожа мирно почивает. Мария вздохнула и задвинула засов. Протянула руки к едва тлевшему в камине огню. Огонь прогнал холод свежей октябрьской ночи, но не согрел ее мыслей. Потом в темноте что-то зашевелилось.
