— Он ткнул в нее дулом аркебузы, — сообщил Эдуард.
Наварр повернулся к солдату и занес руку. Я успела ее перехватить.
— Не надо его наказывать. Мне понятны его чувства. — Я посмотрела в сторону Колиньи и попросила Наварра: — Будь добр, проводи меня к адмиралу.
Когда я протиснулась к больному, Карл сидел на краю кровати. Губы его были плотно сжаты, брови нахмурены. Он взглянул на меня с недоверием.
— Ваше величество, — обратилась я к сыну, — адмирал Колиньи утомлен. Мы должны дать ему отдохнуть.
Карл хотел мне возразить, но доктор Паре, стоявший у изголовья кровати, неожиданно вмешался.
— Да, — подтвердил он. — Вокруг него слишком много людей. Ваше величество, ему надо поспать.
Доктор встретился со мной взглядом и тотчас отвел глаза, словно боялся, что я прочту его мысли.
— Очень хорошо. — Карл с угрюмой неохотой повернулся к Колиньи. — Скоро я вернусь, mon père. Да хранит вас Господь. Знайте, что я молюсь за вас.
— И я тоже, — заверила я адмирала.
Колиньи посмотрел на меня. Он дрожал, на лбу его были капли пота, но в его глазах я увидела торжество.
Понимая, что улицы запружены враждебными толпами, Эдуард послал одного из наших охранников за экипажем. Наварр и Конде остались в гостинице «Бетизи», а король, Анжу, Таванн и я медленно поехали в Лувр. Наш экипаж окружили охранники, те же, что сопровождали нас к Колиньи.
Карл мрачно молчал, игнорируя брата и меня, хотя мы несколько раз пытались втянуть его в разговор.
Выйдя из себя, я наконец задала вопрос:
— Что тебе сказал адмирал Колиньи? Что тебя так расстроило?
Лицо Карла перекосило от гнева.
— Только то, что я не могу вам доверять. Только то, что вы хотели подчинить мою волю и заставить служить вашим целям.
— Не кажется ли тебе, братец, — разозлился Эдуард, — что ему самому нельзя доверять? Это он хочет подчинить твою волю и втянуть тебя в безумную войну. Он так о нас отзывается, потому что знает: мы пытаемся защитить тебя от его манипуляций.
— Хватит! — заорал Карл. — Это все ложь!
Он закрыл уши руками.
Наконец мы подъехали к дворцу. Вдруг одна из лошадей заржала. Я услышала, как выругался возница. По стенам и крыше экипажа забарабанил град камней.
Возле северных ворот стояла толпа протестантов в черных одеяниях. Кто-то швырял в нас камни, кто-то махал мечами и кричал на швейцарских солдат. Те выстроились по два человека в ряд вокруг стен Лувра с аркебузами наготове. На улицу вышел еще один отряд швейцарцев, который образовал человеческую баррикаду. Позади них мелькали несколько десятков крестьян, оборванных и голодных, с вилами, лопатами и камнями.
— Смерть еретикам! — издал клич кто-то из крестьян.
— Убийцы! — отозвались гугеноты возле ворот.
— Мы вам ответим, мы будем убивать!
В экипаж снова полетели камни; один, словно пуля, угодил в окно и упал на сиденье рядом с Карлом.
Тот сразу притих и прошептал:
— Господи.
— Началось, — сказала я.
Выглянув на бушующую толпу, я вспомнила последние слова Руджиери: «Тогда будет слишком поздно».
ГЛАВА 44
Под градом снарядов — камней, кирпичей, гниющего мусора — наш экипаж въехал в дворцовые ворота. Спасибо охране, сдержавшей натиск разъяренных гугенотов. Нас встретил один из командиров Эдуарда. Он доложил, что в окрестностях вспыхнули беспорядки. Их спровоцировали не только гугеноты, но и напуганные католики, решившие избавиться от нарастающей угрозы. Эдуард распорядился расставить солдат на главных точках города для наведения порядка.
Я, дрожа, вернулась в свои апартаменты, но спустилась вечером на официальный ужин. Герцог Анжуйский инструктировал командиров. Карл был так расстроен, что лег в кровать. Марго присоединилась к мужу: они сидели у постели Колиньи.
Трапеза была невеселой. Из-за ранения адмирала развлечений в тот вечер не устраивали. С десяток собравшихся ноблей угрюмо молчали. В отсутствие слов громко звякали ложки и ножи, звенели бокалы. Я с трудом заставляла себя жевать и делала вид, что еда мне нравится.
Я тоскливо взглянула на тарелку с жареными голубями. В этот момент тишину нарушил возглас:
— Madame la Reine!
Придворный, которого я часто видела, но имени которого не помнила — кажется, он был барон и гугенот, — остановился в трех шагах от моего стола. Охранник схватил его за локоть, но барон, высоченный и здоровый как дуб, с крупным длинным лицом, обрамленным облаком седых волос, не двинулся с места. Он мне не поклонился. Его большие желтые зубы были обнажены, но не в улыбке. Он выкрикивал мое имя, словно обвинение.
— Мы не успокоимся, понимаете? — На фоне седых волос его лицо казалось очень красным. — Не успокоимся, пока убийцы не получат по заслугам. Не успокоимся, пока не увидим их на виселице.
Охранник, тщетно пытаясь его оттолкнуть, заметил:
— Вы должны оказывать уважение королеве.
— Я не поклонюсь кровавой короне, — заявил барон. — Наслаждайтесь вашим ужином, если можете, мадам.
Он вырвался из рук охранника, повернулся ко мне спиной и покинул обеденный зал. Никто за ним не побежал, никто не кинулся за него извиняться. Несколько ноблей о чем-то пошептались друг с другом и взглянули на меня.
Я же посмотрела на трупики на своей тарелке и отодвинула их в сторону. Затем я поднялась и покинула зал, медленно, величаво, на нетвердых ногах.
Подгоняемая эмоциями, я отправилась на поиски Эдуарда. Он выходил из комнаты, расположенной под апартаментами короля. Анжу только что закончил переговоры с маршалами Таванном и Коссе и с мэром города. Я встретилась глазами с сыном и поняла: он сделал тот же вывод, что и я.
Эдуард остановился в дверях, взял меня за руку и потянул в комнату. Тихо закрыл дверь. Лампа была погашена, и он в темноте показал мне на стул у длинного стола. Я села, сын зажег спичку и поднес к фитилю.
— Все хуже, чем я думала, — произнесла я хрипло. — Меня назвали убийцей прямо в лицо. Здесь, во дворце. Мы в опасности, Эдуард.
— Maman. — Видно было, что сын пытается успокоиться и подбирает слова. — Maman…
Так ничего и не добавив, он вложил мне в руки лист бумаги, какую-то записку. Почерк был незнакомый, но явно мужской.
«Ударим на рассвете, в понедельник, — прочитала я. — С первым звоном колокола на соборе Нотр-Дам. Начнем здесь, во дворце. Карла пощадим — он публично отречется, — а его мать и брата жалеть не станем, поскольку они представляют угрозу…»
Тихо вскрикнув, я прижала пальцы к губам. Лист выпал из рук, опустился на стол да так там и остался. Я отвернулась; к горлу подступила тошнота.
