— Какие письма? — Оказывается, было что-то, чего она не знала, были какие-то документы. Значит, министр и в самом деле слишком хитер, чтобы бросаться в эту авантюру без подстраховки.
— Письма Немезио к твоей матери. Появились из архивов тайной фашистской полиции. Восходят они еще к тем временам, когда Немезио был политэмигрантом.
— В таком случае ты должен дать мне объяснения! — раздраженно воскликнула Анна.
— Может, мне и в самом деле следовало сказать тебе об этом раньше, — сокрушенно развел он руками, — но мне казалось, ни к чему будить спящую собаку.
— Я тебя вовсе не укоряю, — сказала Анна. — Я просто хочу знать.
— Тогда устроимся поудобнее и пристегнем ремни, — пошутил он. — Разговор будет долгий. Увы, но похоже, что сегодня мне придется отказаться от медитации и массажа, — добавил он с сожалением.
— Мне очень жаль, — пробормотала Анна, хотя на самом деле в этот момент ей было не до здоровья Пациенцы.
— Мне придется рассказать и о себе, — начал он, смирившись. — Причем раньше, чем о министре и о твоем отце.
— А при чем здесь ты? — прервала она его удивленно. — Какое отношение имеешь ты к моему появлению на свет?
— Никакого. Но лучше начать с самого начала. Ты хочешь знать, на самом ли деле у министра козырной туз в руке, и я попытаюсь объяснить тебе, как обстоят дела. Естественно, я не знаю всего, — признался он, откинувшись на спинку кресла. — В некоторые свои тайны твой отец не поверял никого. Но и мне, хоть я и всегда был для него открытой книгой, удалось утаить от него несколько страниц. Были вещи и в его жизни, и в моей, о которых мы никогда не заводили разговора.
Тебе может показаться странным, — продолжал Пациенца, — но шантаж министра имеет давние корни. Прошлое, Анна, это усмиренный зверь, который просыпается в каждом новом поколении. Лучшее прощение, говаривал твой отец, — это возмездие. Но месть не заслуженная оборачивается злом или шантажом.
Мне сейчас семьдесят лет, а было всего восемь, когда убили моего отца. Этот старик, — сказал он, имея в виду самого себя, — который трепещет перед мыслью о смерти, верит в Бога, в святых и во все мировые религии, вот уже шестьдесят два года ждет, чтобы отомстить его убийцам. Месть, как утверждали древние, — это удовольствие богов.
Анна тоже почувствовала ее вкус, когда отец отправил в изгнание Сильвию де Каролис, но чем больше она жила на свете, тем больше убеждалась, что это архаическая форма справедливости, к которой прибегают за неимением лучшего. Несколькими днями раньше она простила Сильвию в церкви Сан-Бабила и не испытывала никакой вражды к ней. Но там все же речь шла не об убийстве.
— Человека, который направил руку убийцы моего отца, — снова начал Пациенца, — звали Никола Пеннизи. Мне никогда не забыть, Анна, обезображенное выстрелами в упор лицо отца. Он был добрый человек, который никогда не требовал больше, чем куска хлеба для своих детей. Ради этого он тяжко трудился. Но они убили его, и я никогда не прощу им этого. Я видел, как моя мать выплакала все свои слезы, как она всю жизнь провела в молчаливом отчаянии. Я не знал еще, каким образом, но твердо решил, что когда-нибудь отомщу. И когда в Милане я познакомился с Чезаре Больдрани, у меня появилась в этом уверенность.
— Я знаю, что отец был твоим покровителем, — вмешалась Анна. — Это ведь он тебя открыл.
В усталых глазах Пациенцы мелькнул хитрый огонек.
— Я всегда позволял ему в это верить, — сказал он с легкой улыбкой. — Но в действительности я сам выбрал его. Я работал в зеленной лавке с матерью. Я развозил покупки, но при этом присматривался к людям, изучал их. Твоя тетка Джузеппина, сестра Чезаре, которую ты никогда не знала, всегда оказывала предпочтение людям обездоленным, но честным и чистым душой. И я, который был и обездоленным, и честным, но не таким наивным, как она думала, сделал все, чтобы познакомиться с ней. У меня в голове был четкий план: я хотел через нее сблизиться с ее братом, привлечь внимание этого незаурядного человека, которому в то время было лишь немногим больше двадцати лет. Я вступил в сражение, я объявил тайную войну убийцам моего отца и искал союзников, с помощью которых мог бы впоследствии добраться до них.
В школе мои способности заметили, и учитель донимал мою мать, настаивая, чтобы я продолжил учение. Сегодня торговцы фруктами имеют неплохие доходы, а в те времена они едва сводили концы с концами. Поэтому у меня было лишь две возможности выбиться в люди: просить помощи у Никола Пеннизи, который отправил нас в Милан и который помог бы сыну своей жертвы, лишь бы мать сидела тихо, или же обратиться к Чезаре Больдрани, который уже тогда выказывал мне свое расположение. Я отмел обе эти возможности. Я не хотел, чтобы помощь Пеннизи каким-то образом смягчила его вину, лишив меня варварского удовольствия отомстить, и ничего не хотел просить у Больдрани. Я принял решение, обескуражившее всех: семинария. Церковь и сегодня помогает способным людям раскрыть свои дарования.
— Но не бескорыстно, — вставила Анна.
— Не думай, что другие институты страдают бескорыстием, — напомнил ей старый адвокат.
— И ты никогда не боялся божьего гнева? — Анна пристально взглянула на него.
Пациенца покачал седой головой.
— Полагаю, у Бога есть заботы и поважней.
— Но есть проблема мести? — задала она провокационный вопрос.
— Ты хочешь поспорить с неудавшимся священником, — едва заметно улыбнулся он. — В Библии говорится: «Око за око, зуб за зуб». Но, даже не трогая Бога, я думаю, никто не понял мой выбор лучше, чем Чезаре Больдрани. И одобрил его, поскольку взял меня под свое крыло. Именно твой отец вмешался в нужный момент. Не стоит рассказывать тебе о годах, прожитых вместе, о том почтении, которое я испытывал к нему, о его дружеской привязанности ко мне.
— Это я знаю, — сказала Анна.
— Я помогал ему во всем, отдавая все силы росту его империи. Но мне казалось, что я не обрету покой, пока не отомщу. В начале пятидесятых годов Никола Пеннизи перебрался из Сицилии в Рим. Дела его пошли хорошо, фирма его процветала. Два года спустя после убийства моего отца Никола Пеннизи женился на дочери одного политика из Палермо. Имел от нее сына Вито. Как-то я поехал в Рим, чтобы взглянуть на особняки, что строились в одном престижном районе. Там была броская вывеска: СТРОИТЕЛЬНАЯ ФИРМА НИКОЛА ПЕННИЗИ И СЫН. Отпрыск его вырос дрянной: распутник, игрок, увяз в долгах. Но сам дон Никола, которому было около семидесяти, был еще крепок и держал все в кулаке.
— А министр? — напомнила Анна.
— А министр появился на сцене в конце пятидесятых. В те времена он был еще начинающим политиком. Во время одного из тех сборищ, что именуются деловыми завтраками, он предложил твоему отцу план спасения какой-то бумажной фабрики на Юге, что отнюдь не было благотворительностью, а позволило бы Больдрани наложить руку на газету «Кроника». Старик не спешил, и позже я сам занимался этим. Политик хотел, чтобы Больдрани обратил на него внимание. Поддержка Больдрани позволяла ему не только заполучить деньги и голоса избирателей, но и приобрести авторитет в глазах влиятельных людей. Однако этого ему показалось мало. При посредничестве своего коллеги из министерства финансов он устроил проверку в самом уязвимом пункте нашей организации. Маневр был ясен: причинить старику неприятности, чтобы потом красивым жестом вызволить его и держать после этого в руках. Но наше преимущество всегда было в том, что мы делали свой ход на пять минут раньше. Поэтому мы вышли из той проверки без ущерба для себя. «Этот министр кретин, — был комментарий старика, — а значит, опасен вдвойне. Мы должны найти способ нейтрализовать его». Для меня это было как приглашение на свадьбу.
