— Так, — ответил Менедем.
Соклей посмотрел на Сирос долгим взглядом и щелкнул языком.
— Что ж, если Эвмей рассказал ему столько же правды о своих предках, сколько рассказал об этом острове, он, должно быть, на самом деле был потомственным свинопасом.
— Насмешник! — воскликнул шокированный Менедем.
Но чем дольше он смотрел на сухие, бесплодные земли и сонные улицы Сироса, тем больше понимал, что у Соклея были причины такое сказать: здесь едва ли можно было увидеть куст, не то что дерево. И все-таки Менедем проговорил:
— Здесь должно хоть что-то расти, иначе тут никто бы не жил.
— Полагаю, что так, — нехотя ответил Соклей. — И все равно, согласись, это место из «Одиссеи» может служить доказательством того, что Гомер был слеп.
Он указал куда-то вперед.
— Даже здешний полис — несчастная маленькая куча хлама. Геродот не обмолвился о нем ни словом, Фукидид тоже, и я очень хорошо понимаю почему.
— Да почему они вообще должны были что-то о нем написать? — спросил Менедем. — Здесь ведь никогда ничего не случалось.
— Вот и я об этом. Ты мог бы прожить в этом полисе всю жизнь, считаться здесь большим человеком, каким на Кеосе считается Каллимед, сын Каллиаса, но за пределами Сироса никто бы о тебе ничего не услышал. Много мы с тобой слышали о Каллимеде? На Родосе, в Афинах, в Трасе, в Сиракузах или в Александрии у человека по крайней мере есть шанс, что его будут помнить. А здесь? — Соклей покачал головой.
Менедем подумал: а не случалось ли когда-нибудь так, чтобы некий умный, честолюбивый молодой человек покинул Сирос, пересек море и явился в чужой полис, где мог бы исполнить свои сокровенные желания? Такое вполне могло случиться. Но большинство здешних жителей наверняка проводили свой век в нескольких стадиях от того места, где родились. Большинство людей во всем цивилизованном мире именно так и поступали.
* * *
Ночью жара пошла на спад. На следующее утро подул северный ветер, в котором отчетливо чувствовалась прохлада — предупреждение о надвигающейся, хотя еще неблизкой осени. Менедем наслаждался этой прохладой, но еще больше наслаждался тем, что ветер был ровным.
— А теперь покажем этому шлюхину сыну, на что способна «Афродита», — пробормотал он, обмакнув ломоть хлеба в оливковое масло и откусив большой кусок.
— Если ветер продержится, мы запросто доберемся до Наксоса, — согласился Диоклей, — а это в добром дне пути отсюда.
Когда Менедем приказал опустить парус, тот быстро надулся, и торговая галера словно подалась вперед, влекомая ветром, гудевшим в снастях.
Наксос лежал в самом сердце Островной лиги.
— Когда мы туда придем, — с деланной небрежностью спросил Менедем Диониса, сына Гераклита, — рассказать тамошним жителям, как тебе не терпится попасть на Кос?
Глаза пассажира стали холодными, как мрамор.
— Рассказывай все, что хочешь, почтеннейший. Мне все равно.
Наверное, он лгал, но ответ прозвучал так весомо, что Менедем перестал его дразнить.
На следующий день переход от Наксоса к Андросу получился еще лучше. Менедем провел судно мимо маленьких островков, на которых жили только несколько овечьих пастухов и рыбаков. Когда они в прошлый раз плыли через Киклады с Полемеем на борту, был дождь и Менедем, заблудившись, почти обошел вокруг одного из этих островков. Теперь, при ярком солнечном свете, ему такое не грозило, но все равно прошло несколько дней, прежде чем последний из кикладских островов остался за кормой.
— Благодаря всем эти кошмарным маленьким скалам Сирос смахивает на Афины, — сказал Соклей.
— Вот ужас-то, забери меня эринии! — ответил Менедем.
На следующий день он снова повел «Афродиту» на северо-запад — к Астипалее, где говорили на дорийском эллинском, скорее похожим на его собственный выговор, чем на ионический. Огромное множество рыбачьих лодок покачивалось на воде близ берега; за полисом, в юго-восточной части острова, тянулась плодородная долина.
— Вот еще одно место, где никто никогда не прославится, — сказал Менедем.
К его удивлению, Соклей покачал головой.
— Ты разве не знаешь историю Клеомеда с Астипалеи? — спросил он.
— Впервые слышу, — признался Менедем. — А кто он такой?
— Панкратист, живший во времена персидских войн, — ответил Соклей. — Он победил на Олимпийских играх, но во время поединка случайно убил своего противника и ему запретили заниматься спортом. Он сошел с ума от горя и, вернувшись на Астипалею, вырвал колонну, которая поддерживала крышу в школе… Пятьдесят или шестьдесят детей погибли, а Клеомед бежал в храм Афины и спрятался там в деревянном сундуке. Но когда жители Астипалеи взломали сундук, то внутри никого не оказалось — ни живого, ни мертвого. Клеомед просто… исчез.
Менедем почувствовал, как волоски на его шее зашевелились от благоговейного ужаса.
— И что было потом? — спросил он.
— Люди послали гонца в Дельфы, чтобы выяснить, что теперь им делать, и вот какой ответ принес гонец: «Астипалеец отсель Клеомед — из героев последний. Жертвами чтите его: непричастен он смертной уж доле».[10]
— Да ну? — изумился Менедем.
— Других версий я не слышал, — ответил Соклей.
— Полубог времен поздних персидских войн, — вслух поразмыслил Менедем. — Это странно… Хотя говорят, что Александр тоже был бессмертен.
— Говорят, а как же, — согласился Соклей. — А сам ты что об этом думаешь?
— Не знаю. Александр совершал такое, что не под силу совершить ни одному смертному — может, это и сделало его бессмертным. Кто знает, где начинается бессмертие? Ведь четкой грани между богами и людьми нет. — Менедем ткнул двоюродного брата под ребра. — А ты что думаешь?
— Я тоже не знаю, — ответил Соклей смущенно, даже с оттенком раздражения: он терпеть не мог в этом признаваться. — Александр был обычным человеком… Птолемей и Полемей были с ним знакомы. Мне неловко называть кого-то из людей богом — но, как ты уже сказал, он и впрямь совершал такое, чего нельзя ожидать от простого смертного. Хотел бы я иметь ответ получше, но у меня его нет. Интересно, что ответил бы Птолемей, если бы мы его об этом спросили.
— Что ж, мы всего в паре дней пути от Коса. Так что можешь задать ему этот вопрос, если осмелишься.
— О, я уверен, что об Александре он бы поговорил… Божественным тот был или нет, но Александр мертв, — заявил Соклей. — Другое дело, если б я собирался поговорить с Птолемеем об Антигоне… Только вряд ли мне этого бы захотелось.
Он посмотрел на Диониса, сына Гераклита, который забросил удочку за борт, чтобы попытаться поймать что-нибудь на опсон в придачу к ситосу, и тихо добавил:
