— Луиш-Бернарду, какими судьбами?
— Навещаю хозяйства, и вот забрел к вам. Однако, помня содержание нашего последнего разговора, вполне готов согласиться, что, возможно, я здесь некстати. Одно ваше слово, и я тут же уеду.
Мария-Аугушта с любопытством посмотрела на него. Было похоже, что она старается догадаться, что же, на самом деле, привело его сюда. Судя по тому, что выражение ее лица вскоре потеряло напряженность, она посчитала, что догадалась.
— Нет, нет. Оставайтесь обедать, я буду очень рада.
Как и в первый раз, она приняла его так, будто бы ждала его приезда, на ходу сымпровизировав обед, напомнивший ему достойный и без лишних претензий прием, который ему не раз оказывали где-нибудь на ферме на севере Португалии. Во второй половине дня они опять проехались по выстроившимся длинными рядами посадкам и посетили самые горячие рабочие участки. Потом вернулись домой, где Луиш-Бернарду согласился на предложение принять ванну, переодеться и остаться на ужин. Мария-Аугушта, надо сказать, не стала специально для него переодеваться и прихорашиваться. Она ограничилась лишь тем, что накрыла стол, с хорошим ужином и потом с хорошим портвейном, и вела застольную беседу, пока ее надсмотрщик, сеньор Албану, долго и враждебно молчал. Когда тот удалился, они снова остались на веранде одни. Луиш-Бернарду никуда не торопился, чувствовал себя комфортно, однако при этом было заметно (она заметила), что выглядел он, как никогда одиноким и неприкаянным. Он вызывал сочувствие и сострадание, однако она не собиралась во второй раз попасть в ту же самую ловушку. И поэтому спросила его, с некоторой иронией:
— Ну, и как же, сеньор губернатор, обстоят эти ваши любовные дела?
— А как ваши дела, Мария-Аугушта?
Она засмеялась. Ее смех, как и все ее естество, казался честным и открытым. Как у человека, который никому ничем не обязан:
— Ах, мои любовные дела вряд ли станут когда-нибудь новостью или поводом для разговоров!
Луиш-Бернарду посмотрел на нее так, будто видел ее впервые. Взгляд его был предельно трезвым, раздевающим, оценивающим. Взгляд самца, однако в то же самое время, — и это больше всего раздражало ее, — это был обыкновенный потерявшийся в лесу мальчишка.
— Вам это должно быть на руку, Мария-Аугушта. Именно поэтому, а, может быть, потому, что теперь между нами нет особых секретов, я осмелюсь спросить вас о том, о чем в обычных обстоятельствах никогда бы не спросил: могу ли я остаться и провести с вами ночь?
Мария-Аугушта рассмеялась, немного натужно. Однако при этом грудь ее (он это отметил) слегка приподнялась над краем корсажа. Он тут же вспомнил эту большую, тяжело дышащую, предложенную ему во всей своей прелести грудь и отчаянно захотел, чтобы она не гнала его сейчас прочь. Он захотел, чтобы она приласкала его, как тогда, прижав его голову к своей груди, охваченная глухим страстным желанием, подавляя собственный крик, и заставила бы его забыть всё, всё вокруг, даже несравненное и незабываемое тело Энн.
— Ах, мой бедный Луиш-Бернарду, что же сделала с вами эта англичанка? Позабавилась, а теперь вернулась к мужу? Старая, как мир история! Значит, вы хотите, чтобы я помогла вам стереть ваши воспоминания? Договор вполне справедливый: вы удовлетворяете мое желание, а я даю вам обезболивающее от тоски. За кого же вы меня принимаете — за ту, что заменит вам эту вашу замужнюю любовницу губернатора?
Луиш-Бернарду ничего не ответил, и ей пришлось самой подводить черту под сложившейся ситуацией.
— А, с другой стороны, если подумать, то почему бы и нет?! Кто будет знать, что между нами было, кроме нас самих? Никто ничего не теряет. И, несмотря ни на что, такая перспектива гораздо лучше, чем если бы я сейчас смотрела, как вы уходите, а потом еще переживала, что не воспользовалась подвернувшимся случаем. Так, пойдемте же, утопим каждый свою боль в том, что не оставляет следов, лишь удовольствия ради, как это делают негры, там, в деревне.
* * *
Политическая развязка ситуации вокруг Сан-Томе и Принсипи приближалась, и можно было подводить итоги почти двухлетней нелегкой миссии Луиша-Бернарду. Вооруженный информацией, полученной ранее по результатам поездки на острова Джозефа Берта, а также отчетом, который представил ему консул Дэвид Джемисон, представитель группы компаний, отвечавших за ввоз в Англию какао с Сан-Томе, сэр Уильям Кэдбери назначил в Лиссабоне встречу с владельцами плантаций. Министр известил Луиша-Бернарду о намеченном собрании, и из-за океана, полный тревоги, будучи уже не в состоянии что-либо изменить, тот ожидал принимаемого без его участия решения, которому было суждено повлиять на всю дальнейшую судьбу Сан-Томе.
Первая встреча состоялась 28 ноября 1907 года в лиссабонском Колониальном центре и была целиком посвящена представлению сэром Кэдбери отчетов Джемисона и присутствовавшего на заседании Берта. С португальской стороны плантаторов представляли маркиз Вале-Флор, Алфреду Мендеш да-Силва, Жузе Паулу Монтейру Кансела, Франсишку Мантеру, Салвадор Леви и Жуакин де-Орнельяш-и-Матуш. Зачитав отчеты, Кэдбери представил свои заключения, основные из которых министерство переправило Луишу-Бернарду:
«Значительную часть привозимых на Сан-Томе выходцев из Анголы доставляют к месту посадки на корабль и затем переправляют на остров против их воли.
Справедливые с виду законы, регулирующие процедуру репатриации, до сих пор мертвы и не действуют, существуя только на бумаге, поскольку, если исключить Кабинду[59], то репатриация ангольского населения с Сан-Томе никогда не производилась. Помимо имеющихся сейчас в нашем распоряжении очевидных доказательств и статистических данных, бесчисленные случаи оскорбления личности в отношении этих людей существуют и будут существовать. Их невозможно зафиксировать, но они являются и будут оставаться неизбежным следствием существующей системы, пока вы, уважаемые господа, не введете здесь свободные трудовые отношения.
Мы считаем неоспоримым тот факт, что репатриация рабочих в Анголу не происходит, поскольку до сих пор ни один из прибывающих на Сан-Томе кораблей, груженных местной рабочей силой, не вернул хотя бы одного из этих людей назад на его родную землю. И пока это положение вещей не изменится, ничто не сможет убедить мир в том, что такой труд является свободным.
При этом стоит отметить, что мы были рады констатировать прекрасное отношение к рабочим на целом ряде плантаций, таких, например, как Боа Энтрада. Хотя даже здесь, в хозяйстве, которое можно считать образцовым, зарегистрирован ужасающе высокий уровень смертности, несмотря на усилия, предпринимаемые его владельцем. Все это, опять же, происходит потому, что зарегистрированный здесь высочайший уровень смертности воспроизводится существующей системой. В то же самое время уровень рождаемости остается настолько незначительным, что каждый год на смену умершим работникам приходится ввозить новых. Мы также хотели бы заметить, что, как сообщает наш постоянно работающий на Сан-Томе консул, взятая на вооружение и претворяемая в жизнь политика нынешнего губернатора, господина Луиша-Бернарду Валенсы, направлена как раз на то, чтобы положить конец такому положению вещей, чтобы защитить местных рабочих от самоуправства, жертвами которого они становятся. Мы уверены, что такого рода явления, которые там еще существуют и практикуются, представляют собой последние остатки пагубной системы, о существовании которой вы, уважаемые господа, на самом деле, глубоко и искренне сожалеете. Верим, что железной рукой вы покончите с нею раз и навсегда, дабы слово „рабство“ никогда больше не ассоциировалось с Португалией и ее славным именем.
