Дверь времянки распахнулась. Он встал в проеме в своей офицерской форме, с крылышками погон и знаками различия, требуя, чтобы ему немедленно объяснили, что это за «омерзительная ханжа» появилась в родительском доме.
Ури расхохотался. Братья обнялись. Я снова увидел, как они любят друг друга и как различны, и почувствовал, что во мне нарастает раздражение. Иоси тоже получал письма от родителей с Карибских островов, и теперь они уселись рядом, сравнивая слова и показывая друг другу фотографии.
«Наконец-то отец тоже получит удовольствие от жизни», — улыбнулся Ури. Но Иоси сказал, что «чем учить этих черномазых», лучше бы Авраам подучил ребят из какого-нибудь нового еврейского поселения на Голанах.
Я стоял возле раковины и резал овощи для салата. Сначала лук и помидоры, а потом огурцы и перец. Быть может, их свежее дыхание разнесется до самых краев земли.
Мне было хорошо с Ури, и появление Иоси разозлило меня. Я знал, что мне придется предложить ему ночевать с нами, и пожалел о том, что согласился впустить семью кантора в дом Авраама и Ривки.
— Может, вы немного погуляете?! — сказал я. — Ужин будет через полчаса.
— В чем дело, Барушок? — спросил Иоси. — Тебе трудно поговорить со своими двоюродными братьями? Или ты боишься, что мы попросим у тебя в долг?
— Я не боюсь. И я уйду отсюда в тот момент, когда кто-нибудь из вас захочет вернуться сюда хозяйничать.
— Никто из нас ничего не говорил о том, чтобы вернуться хозяйничать или уйти отсюда, — сказал Ури. — Что ты из всего делаешь проблему?
— Чтобы вытащить тебя отсюда, потребуется солидная помощь. Не меньше взвода, — сказал Иоси тем бравым голосом, которому он научился у Узи Рылова, и преувеличенно громко захохотал. Иоси всегда смеялся вовнутрь, втягивая воздух в себя, вместо того чтобы выталкивать его наружу, и судорожный звук его смеха привел меня в бешенство. Я почувствовал, как напряглись мои шейные мышцы.
— Если бы Ури здесь не было, — сказал я ему, — ты бы сейчас вылетел из этого окна и приземлился прямо в свой дурацкий джип.
— Товарищи, — сказал Ури, — давайте успокоимся, о’кей? Барух, Иосеф, товарищи, в эти дни, когда все наше Рабочее движение кается и спрашивает себя: «Куда?» — мы не имеем права тратить силы на бесплодные споры. Мы уже годы не сидели втроем. Трое внуков единственного и неповторимого дедушки, пионера, осушителя и садовода, поаплодируем Якову Миркину, товарищи!
— Двое внуков и Жан Вальжан, — сказал Иоси.
— Лучше быть теленком твоего дедушки, чем сыном твоей матери, — повернулся я к нему.
Иоси встал, объявил, что он идет «взять радиотелефон из джипа», и вышел.
— Что должна была означать эта твоя гениальная китайская поговорка? — поинтересовался Ури.
— У вас у обоих хотя бы есть мать, — сказал я.
— Не устраивай трагедий, — рассердился он. — Я уже не первый раз слышу твои глупости, но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понять, когда ты порешь абсолютную чушь.
— Иди, позови своего брата, — сказал я. — Салат готов, а яичницу я приготовлю, когда вы будете за столом.
Ури вышел, и они оба вернулись лишь через полчаса.
— Мы были на кладбище, — сказал Иоси. — Боже праведный, во что ты превратил отцовский участок!
— Ваш отец решил уехать за границу, — ответил я. — А вы оба объявили, что не намерены возвращаться. Так не предъявляй мне сейчас претензий.
— Хватит, — сказал Ури. — Либо мы садимся за стол, либо я немедленно ищу, с кем бы забраться на водонапорную башню.
После еды мы успокоились и пошли побороться на заброшенный сеновал Мешулама, потому что в нашем дворе уже не оставалось соломы.
— Два Близнеца против могучего Чудовища! — пыхтел Ури, который повис на моей спине, пытаясь сдавить мне горло, пока Иоси прыгал передо мной и бодал меня лбом и кулаками. Мы смеялись, не переставая. Колкая солома липла к коже и забивалась в волосы на голове и на груди, и в конце концов я уложил Ури на солому, поставил на него ногу, чтобы он не сдвинулся, а извивающегося Иоси схватил за пояс и поднял в воздух. Теперь он уже не плакал, как в детстве, а только разевал рот и издавал боевые крики, давясь от смеха.
Свет керосиновой лампы приближался к нам со стороны «Музея первопроходцев», покачиваясь в ночной темноте. Испуганный и разгневанный Мешулам вошел на сеновал.
— Смирр-наа! — крикнул Иоси.
Ури прыгнул на Мешулама и выхватил у него из рук лампу.
— Возвращаемся со свидания с вентилем? — спросил он. — Или просто заглянули, чтобы поджечь сеновал?
Мешулам вконец разозлился.
— Что вы здесь делаете? — требовательно спросил он.
Завернутый в мокрую ночную комбинацию Песи, он выглядел, как маленький трогательный вороненок.
— Ну и артист! — сказал Иоси.
— Мы просто решили немного позабавиться, Мешулам, — объяснил я. — Пошли отсюда, ребята.
Ури стал пятиться задом, обратив к Мешуламу насмешливое лицо.
— Ты ведь знаешь правила, — предупредил он. — Ты должен сосчитать до ста, прежде чем пойдешь нас искать.
Мое веселое настроение стремительно улетучивалось. Мы вернулись домой, но Иоси попросил по дороге завернуть на кладбище. «Там, наверно, жутко красиво ночью, со всеми этими белыми цветами и памятниками». Я открыл ворота. Гравий шуршал под нашими ногами. Пели сверчки. Братья стояли у надгробья дедушки, а я сидел на розовой плите памятника Розы Мункиной.
— Сколько ты берешь за могилу? — спросил Иоси.
— Смотря с кого. Богатым старикам из Америки это обходится примерно в сто тысяч долларов. Бускила знает точно.
— Так ты миллионер! — произнес Иоси, и голос у него был тоньше обычного. — Ты просто миллионер. Ты знаешь это?
— Я никто, — сказал я. — Я просто продолжаю работать на нашем участке. Я делаю то, что велел мне дедушка.
— Красиво здесь, — сказал Ури. — Жутко красиво.
Он встал и отошел в темноту. Слышно было, как журчит за забором его струя.
— Тебя что, не учили в армии, что ночью нужно мочиться тихо? — насмешливо спросил Иоси. — Ты поводи им туда-сюда!
— Я стараюсь, — откликнулся Ури из темноты, — да это он всю жизнь водит мною! Ладно, вы как хотите, а я иду спать. Увидимся завтра.
— Ну и тип! — сказал Иоси. — Ну и тип, этот наш Ури!
Теперь, в темноте, когда он не смотрел на меня лицом своей матери, которое всегда просвечивало сквозь его собственное, и после нашей веселой возни на сеновале, я чувствовал себя с ним спокойней.
— Так что же ты собираешься делать, в конце концов? — спросил он.
— Чего ты беспокоишься? Ты же сам сказал, что я миллионер.
— Почему ты вечно злишься, когда видишь меня?
