молча ждал продолжения, но сердце у него забилось быстрее.
– Он мертв, – объявил О’Ши так равнодушно, что его слова черкнули по воздуху будто бумажный самолетик и тихо приземлились на тротуар.
– С чего это ты так уверен?
– Когда его не нашли в этой его… клинике… я проверил в другом местечке.
– Где именно?
– Не помню точно. Ты ведь сам знаешь, как там все было. Хибары с виду все одинаковые, не отличить.
– М-м.
– Когда я его нашел, он был живой, – продолжал Дарби.
– Живой?
– Да. Он отключился. Храпел как медведь. И… в карманах у него лежало вот это. – Дарби полез в карман штанов и выудил стопку листочков, исписанных почерком Дани. – Я подумал, может, Дани хотела получить их назад. Это ведь ее?
– Да. Ее, – ответил Мэлоун. Он не отрываясь глядел на листки в руках Дарби.
О’Ши передал их ему, словно рад был от них избавиться.
– Зачем она это делает?
– Ты ведь знаешь, какая она… или нет? – спросил у него Мэлоун. Может, Дарби и правда не знает.
– Ты о том, что она трогает ткань… и читает по ней? – отвечал Дарби, неловко переминаясь с ноги на ногу. – Ну да, знаю. Она этим промышляла еще с тех пор, как была совсем крошкой.
Мэлоун повертел листочки в руках:
– У нее дар. И она пользуется им, чтобы дать имена безымянным покойникам, которых свозят к ней в морг. Говорит, это их надгробное слово. Она все записывает на случай, если за ними все же кто-то придет. Надеется, что так их сумеют отыскать, если что.
– Она заботится о них, – проговорил О’Ши.
– Да. Именно. – Мэлоун убрал листочки в карман. Он не знал, что с ними сделает Дани, но она точно рада будет получить их назад.
– Джордж тоже был точно таким. Никогда не забывал имен. Никогда никого не унижал. С ним я не чувствовал себя ничтожеством. Я ведь всегда был ничтожеством… вот только он обо мне заботился. – Дарби снова сунул руку в карман и на этот раз вытащил цепочку, с которой свисал медальон. – Это тоже для Дани. Передай ей от меня, ладно? Она отдала мне свой медальон со святым Христофором, тот, что я подарил ей после смерти ее родителей. Она боялась, что меня загубит Мясник. – Он фыркнул, словно сама эта мысль показалась ему нелепой. – Но я его… потерял.
– Потерял? – переспросил Мэлоун.
– Ну да. Сам не знаю где. – О’Ши глядел прямо ему в глаза, не робея перед ним, не моргая. – Так что я купил ей другой. Новый. Передай ей от меня.
– Ни за что бы не подумал, что тебе есть дело до святого Христофора, – признался Мэлоун, принимая у него медальон. Руки у О’Ши не дрожали.
– Я католик. Как ты. К мессе я не хожу. И к исповеди тоже. Но святые нам нужны – такие, как Дани. Как святой Христофор. Они нужны этому миру. А может, миру нужны и люди вроде нас с тобой, Майкл Мэлоун. Чтоб беречь от демонов ангелов и святых. Не знаю я. Вот только кто-то сумел положить конец страданиям Фрэнка Суини. И страданиям Кингсбери-Ран.
– Кто-то, говоришь? – не отставал от него Мэлоун.
– Ну да. Кто-то там. Некто. Никто. – Дарби О’Ши старательно выговаривал каждое слово.
– Зачем ты говоришь мне об этом, О’Ши? – тихо спросил Мэлоун. – Зачем все это рассказываешь? Ты ведь знаешь, кто я. На кого я работаю. Точнее… работал, – поправился он.
– Тебя что, уволили?
– Сам уволился.
– Получается… ты больше не полицейский. И никому ничего не скажешь.
– Ты так во мне уверен?
– Кто-то должен был это сделать.
Они помолчали, вдумываясь в правду, разливавшуюся в утреннем воздухе. Мэлоуну нечего было возразить.
– Я бы вообще не стал тебе говорить, – буркнул Дарби. – Но подумал, что тебе стоит знать. Чтобы ты перестал искать. У парней вроде тебя есть и другие причины не спать по ночам. И вечно озираться по сторонам.
Дарби О’Ши закурил и предложил сигарету Мэлоуну, но тот покачал головой. Может, дома он позволит себе сигару. Чтобы отпраздновать.
– И что теперь? – осторожно спросил Мэлоун после того, как Дарби несколько раз с наслаждением затянулся. Тот затушил сигарету о тротуар, смахнул пепел и сунул окурок в небольшой карманчик куртки – наверное, на потом. Времена нынче тяжелые. Не стоит выбрасывать то, что еще пригодится.
– Я хочу попросить тебя вот о чем. Позаботься о Дани, чтобы мне больше не нужно было соваться в Кливленд, – проговорил Дарби. – Я Кливленд терпеть не могу.
Мэлоун сдержал улыбку:
– Да. Поначалу я тоже его невзлюбил. Но привыкаю потихоньку.
– Джордж говорил то же самое, когда влюбился в Анету. Если хочешь, чтобы старые дамочки тебя терпели, оставайся тут жить. Бедняге Джорджу они много крови попортили.
– Я останусь тут. А ты где будешь, Дарби О’Ши? – спросил Мэлоун.
– У меня в Чикаго дела. Не беспокойся. Я там никому не скажу, что видел тебя… Унесу твою тайну в могилу. Если только ты будешь добр к Дани. – Дарби коснулся своей кепчонки и двинулся прочь, на ходу насвистывая что-то себе под нос. Мэлоун узнал мотив:
Бойся парней из Килгоббина. Они берут все, что им глянется. Сверкнут глазами, блеснут ножом, прощайся с жизнью, красавица.
Эпилог
Дани смотрела на киноэкран, а Мэлоун смотрел на нее. Очки она оставила дома – он не мог припомнить, когда она в последний раз их надевала, – а локоны убрала за уши, и он прекрасно мог разглядеть ее черты даже теперь, в темноте.
Она заметила, что он с нее глаз не сводит, и улыбнулась, и отвернулась. А когда поняла, что он не перестал, подняла руку, ухватила его за подбородок и отвернула к экрану, и он расхохотался в голос в самый неподходящий момент. Другие зрители зашикали на него, а Дани хихикнула. Но потом он взял ее за руку, их пальцы сплелись, и на смену веселью пришла сладкая нега.
У нее были шершавые подушечки пальцев, гладкие, короткие ногти, узкие ладони, тонкие, как и вся она, запястья. Заметив, что он исследует ее руки, по-прежнему не глядя на киноэкран, она положила их сцепленные ладони себе на колени и опустила голову ему на плечо.
– На меня ты можешь глядеть каждый день. Смотри на экран, Майкл.
Он может глядеть на нее каждый день. Какая удивительная, новая мысль.
До конца фильма он послушно смотрел на экран, сжимая в руке руку Дани, чувствуя вес ее головы у себя на плече, но, когда картина закончилась, он
