Книга Дневник - Генри Хопоу

«ты» или на «вы»? Назвать их парнем и девушкой или же мужчиной и женщиной? Они, вроде бы, выглядели старше Аварии, но моложе моей бывшей классной НН, которая если и была их старше, то совсем на чуть-чуть. Все, что в тот момент я о них знал, так это то, что они стояли передо мной в сырых белых халатах. Под халатами ничего не было, и их обнаженные тела скрывала полупрозрачная материя. Также я знал, что моя «стрелка компаса» медленно поднялась, едва я взглянул на женские гениталии, и не ощущал совершенно ничего, когда видел мужские.

В глаза бросились их босые, испачканные в грязи и посиневшие от холода ноги. Если им и было холодно, то они это тщательно скрывали. Они не дрожали и не стучали зубами. Их могли выдать только твердые, торчащие из-под сырых халатов, розовые соски: маленькие — у парня или мужчины и побольше — у девушки или женщины.

— Кто ты? — спросили они.

— Я… И… И… — «Илья? Илона? Ильяз?»

— Привет, И. — Они подняли согнутые в локтях правые руки.

— Здравствуйте, — повторил я за ними.

— Ты — один из нас?

Я замешкался, пожал плечами и кивнул, переводя взгляд с одних на другие глаза моих собеседников. Одинаковые глаза… Одинаково пустые глаза.

— Это — Ар. — Левой, согнутой в локте рукой девушка показала на парня.

— А это — Кью. Пошли с нами, — сказал Ар.

Их движения были особыми. Не такими плавными и пластичными, как у людей. Их движения были подобны движениям роботов: жесткими, временами резкими, временами притормаживающими, словно их суставы давно не смазывали маслом. Да и передвигались они так, словно только-только встали на ноги и учились ходить: прямые ноги либо вовсе не понимались и вспахивали грязь, либо наоборот: сгибались в коленях под прямым углом и покачивались, когда нужно было перешагнуть препятствие, которое новые собеседники не могли ни сдвинуть, ни обойти. Они не могли передвигаться криволинейно, дугообразно. Они двигались, как солдаты на плацу. «Солдаты-роботы», — подумал я, когда они вели меня по заброшенному берегу параллельно рву.

Мы миновали переваренную природой груду железа: перевернутую «буханку», завязанные узлами рельсы, изогнутые пластины, сваленные так, как развалившийся карточный домик, раскуроченные, с торчащим из них металлокордом, точно ребра — из плоти, покрышки. Не знай я, что нахожусь далеко не в Слобурге, если бы меня усадили в машину с завязанными глазами и привезли туда, точно бы подумал, что вновь оказался в Утопии Грешников, точнее — в одном из ее кварталов, в котором мне повезло не побывать. Но то, что я увидел потом, кардинально отличалось от Утопии.

За забором из профнастила скрывался зеленый деревянный дом с коричневой крышей и фундаментом из красного кирпича. Рядом располагались такие же, только поменьше, постройки. На приусадебном участке — идеально ровная сетка тропинок, в каждой клетке которой росли овощи. Ягод и фруктов на участке не было.

— Это, — сказал Ар, когда мы прошли грядку с морковью с правой и со свеклой — с левой стороны, — наш дом.

— Здесь мы и крепчаем. — Кончиками пальцев Кью дотронулась до картофельной ботвы.

«Крепчаем».

— Это хорошо. — А что еще я должен был сказать?

— Это хорошо, — повторили они.

Мы прошли еще несколько пересечений вытоптанных троп и поднялись на крыльцо дома.

— Кью рада вернуться домой. — Она расправила руки в стороны, напоминая «Т», и поклонилась, сгибаясь в поясе под прямым углом. Едва не зацепила меня кистью за кончик носа.

— Ар рад вернуться домой.

А вот он ударил меня по плечу. Удар оказался тяжелым, словно пришелся не от вытянутой руки, а от куска трубы. На плече появился синяк.

Они выпрямились в стойку «смирно» и посмотрели на меня мутными глазами. Я похлопал своими и произнес:

— И тоже рад. — Руки в стороны и поклон.

— И очень рад зайти, — произнесли они и впервые улыбнулись, и от того стали менее похожи на роботов.

Ар со скрипом открыл дверь — скрипнула не дверь, а его суставы, — и мы вошли.

Снаружи дом казался куда больше, чем оказался внутри. Небольшая комнатушка с одним окном без штор и низкими потолками. Впрочем, ни Кью, ни Ар лбами не бились. Обо что они действительно могли удариться, так это об лампу, правда та висела над столом в углу, поэтому была для них безопасна.

В противоположном углу, справа от окна, стоял небольшой холодильник. Сказать, что он до отвала был забит продуктами — не сказать ничего. Он просто трещал по швам. Дверца его постоянно открывалась, а Ар и Кью по очереди подпирали его коленями. Когда она вновь открылась, Ар достал из холодильника кусок вареной колбасы, упаковку крабовых палочек и одну вареную картофелину в вакуумной упаковке. Он кинул на меня вопросительный взгляд, и я кивнул. Он положил еду на стол.

Мне не подали столовых приборов, а только пожелали приятного аппетита. Я не из брезгливых — брал руками и ел, и не подавился.

В третьем углу расположилась душевая кабина с прозрачными стенками из стекла. Первым ей воспользовался Ар. Он, не обращая на меня внимания, без угрызения совести и стеснения, скинул с себя халат и зашел в нее. Стекла запотели только под самый занавес его банных процедур, поэтому я прекрасно видел его болтающийся причиндал. Причиндал все же больше походил на человеческий, нежели остальные его конечности.

Кью тоже разделась, но не так небрежно, как Ар, скинув одеяние на пол, а бережно повесила на спинку соседнего стула… свободного стула… второго стула… последнего в комнатушке стула. Она была рядом со мной, и я досконально видел все прелести ее обнаженного тела. Ни одного волоска, скрывающего тайны женских начал. Впрочем, Ар тоже был гладко выбрит.

Трусы сдавливали мой торчащий — тоже безволосый — причиндал, мою «стрелку компаса», и я с трудом сдерживал эмоции, пялясь на ее грудь и на то, что должны были закрывать ее трусы, которых не было. Я не мог оторвать глаз от ее… и ждал, когда она наконец пойдет в душевую.

Она не торопилась. Смотрела в окно. Ее взгляд был устремлен в одну точку. Мой тоже.

Ар вышел из кабинки, едва хлопнув дверью. Я вздрогнул. Кью развернулась. Ее глаза уже не были такими мутными. Теперь глаза не были глазами робота. Теперь они были человеческими. Из одного текла слеза, останавливающаяся на подъеме груди.

— Ты несчастен, И. — Она наклонилась и обняла меня, все еще стомыми, но теплыми и полными ласки руками.

Мой причиндал вздулся, начал самопроизвольно сокращаться, вздулся еще сильнее и изверг