и это подчас обижало девчонку, быстро набиравшую не только силы, но и года. Ей хотелось сказать в ответ твердо и с достоинством:
— Я уже не малышка! Разве вы этого не замечаете?
Нет, он ничего не замечал. Услышав привычное «ничего!», почти тут же забывал о ней. Продолжал бесконечные разговоры с друзьями о неурожае в низовьях Волги, об интервенции, о нехватке учителей и врачей в улусах. Однажды во время такой встречи Нюдля, приготовив мужчинам еду, решилась было на крайность: притвориться больной, увести Вадима в отдельную комнату, где они остались бы наедине. И пусть бы он приставил деревянную трубочку к ее груди, положил руку на лоб… Пусть он уличил бы ее в этой маленькой хитрости, но она успела бы ему сказать… Что? Она толком и сама не знала, но, конечно же, что-нибудь хорошее… Ну хотя бы попросить, чтобы не называл больше малышкой. А может, и призналась бы, как часто она думает о нем и что хотела бы вместе с Цереном, Араши, а может, совсем без них, одна помочь Вадиму в больших его заботах: поехать с его поручением в отдаленный улус, выстирать ему сорочку, поставить цветы на письменном столе… А когда он углубится в свои бумаги, неслышно подойти сзади и провести ладошкой по непокорным волосам.
Мечтания уводили Нюдлю и дальше… Вот Вадим, утомленный нелегкими государственными делами, наконец ложится в приготовленную ему постель и засыпает, забыв обо всем, и о ней тоже… А она, дождавшись этого момента, подойдет к кровати, станет на колени и тихонечко, чтобы не нарушить его покой, прикоснется своею щекою к его щеке… Или отыщет докторскую трубочку и послушает: что же там творится в его собственном сердце?
Входя в возраст, Нюдля постепенно отвыкала от своих полудетских желаний. Рассудок подсказывал ей: такие люди, как Семиколенов, не созданы для семьи, любви, личной жизни. Им впору бы управиться с государственными делами… А «малышек» и детей постарше Нюдли, выздоровевших после врачевания Вадима, небось десятка два наберется. Если доктору вникать во все тонкости их переживаний, и двух жизней не хватит. К тому же разница в возрасте остановила бы любого здравомыслящего мужчину, окажись он неравнодушным к какой-либо из «малышек». «Нет, нет и нет!» — решила Нюдля однажды. И это решение как-то успокоило ее. Навсегда оставила она в своем сердце лишь пламень неугасимого уважения к «своему» доктору, похожего на восторг.
И вдруг это замешательство Вадима при встрече в доме брата! Непривычное для нее обращение на «вы», вкрадчивые, смущенные взгляды, робкое прикосновение к руке, к плечу, когда они садились в лодку!.. Затем письмо, другое…
Слова-то какие! Их и сама Нюдля, будучи девочкой-подростком, готова была прокричать Вадиму в отчаянии!.. Теперь он говорил эти же слова ей и стыдился, как гимназист, пришедший первый раз на свидание!.. И ждал ее ответа, ее решения!
Нюдля испугалась поначалу… Она перечитывала письма Вадима по десять раз. Сердце ее охватывал жар, который она так старательно приглушала в себе. Нюдля смеялась над собой: девчонкой она была смелее, а сейчас, уже взрослая, студентка, чувствовала себя снова словно маленькой, и прежнее, обидное для нее слово «малышка» казалось ей приятным, как еще одно, дарованное ей имя. Нюдле все же достало сил, получив письмо Вадима с признанием в любви, не поскакать к нему на одной ножке, а поехать сначала за советом к Церену и Нине — единственным близким для нее людям.
Выслушав смущенный и взволнованный рассказ Нюдли о письмах Вадима, Нина подскочила к новоявленной невесте и, чмокнув ее в щеку, поздравила, а Церен повел себя так, словно ему о чувствах Нюдли и Вадима давным-давно известно. Нюдля чуть не расплакалась от обиды на брата, когда тот принялся солидно, как на службе, вслух рассуждать о предстоящей свадьбе…
— Церен! — прервала его сестра, готовая заплакать. — Ты поздравь меня сначала! Или посоветуй, как быть?.. Все же четырнадцать лет — разница в возрасте!
Нина, затем и Церен рассмеялись в ответ, сказав каждый по-своему, что это не главное.
Главным, по их понятиям, была предстоящая свадьба, и Нюдля скоро в этом убедилась, когда прислушалась к разговору между братом и его женой.
— Без настоящей свадьбы не отдадим! — возражала Нина в ответ на слова Церена о крайней скудости с продовольствием в улусе. — Только какую свадьбу? Если калмыцкую, я мало что смыслю в обычаях… Тут уж ты, муженек, сам пораскинь мозгами.
— Эх, Нинок, Нинок! Разве в том дело — какую! Лишь бы ладилось у них… Можно и совсем без свадьбы! Посидим за семейным столом…
— И не думай! — сердилась на мужа Нина. — Не забывай, кто ты и кто Вадим!.. Да и мы с Нюдлей небось не последнего десятка.
Церен снова сослался на голод в хотонах. Щедрый стол на свадьбе у секретаря улускома породил бы нехорошие разговоры в кибитках.
— А не съездить ли мне на хутор? — высказала догадку неугомонная в таких случаях Нина. — У сестры что-нибудь да отыщется для нас.
— К нэпманам за подачкой? — удивился Церен. Эта фраза отрезвила Нину.
— Ты прав, муженек. Перебьемся, видно, на своем пайке… Зина, конечно, даст, но вслед посмотрит так, что кусок в горле застрянет.
— Разрешит ли еще Вадим Петрович свадьбу? — засомневался Церен.
— Как это не разрешит? — удивилась Нина. — Кто у кого должен просить разрешения? Мы ведь еще и согласия не дали на его предложение… Взгляни на сестренку, что с нею делается!
Нюдля сидела вконец растерянная, поглядывая то на брата, то на его жену: вместо радости принесла в их дом беспокойство. Глядишь, еще и рассорятся из-за нее с Вадимом…
Закончилось все хорошей вечеринкой. Приехали сокурсники Нюдли по институту. Кермен помогла Нине приготовить незатейливую, но вкусную еду. Подвыпивший Шорва принял на себя роль тамады.
На второй день после свадьбы Нюдля уже включилась в бригаду приехавших из Ставрополья медиков: делали прививки против оспы. Это бедствие навалилось на хотоны невесть откуда и было пострашнее голода…
За что бы ни бралась теперь Нюдля, в душе ее вместе с ощущением очень важной перемены в жизни нередко возникала тревога: «Счастлив ли со мною Вадим? Такая ли, как я, нужна ему спутница жизни?» И если замечала в его глазах веселые огоньки, когда встречались после напряженного для обоих дня, в душу ее накатывалась волна нежности, и Нюдля готова была обнять всех близких, делиться со всеми своим счастьем… И сегодня: первая мысль была о нем, ее муже, ее Вадиме, едва проснулась. Даже грохот сковороды, выскользнувшей из рук стареющей Евдокии Свиридовны, казался ей частью
