симфонии семейной жизни, а не раздражающим дребезгом оброненной посуды.
— Дочка, ты уже встала? Завтрак готов. Вадим Петрович приходил, но не решился будить тебя… Говорит, Нюдля допоздна работала на медпункте, пусть отлежится… Вот какого муженька тебе бог послал!
— Спасибо вам, тетя Дуня, за завтрак… Но нужно было накормить Вадима… Петровича.
— За стол без тебя не садится! — вытирая тарелку, с загадочным выражением лица сообщила Евдокия Свиридовна.
Нюдля тут же сунула ноги в шлепанцы, принялась взбивать подушки, застилать кровать. Она вдруг почувствовала себя виноватой — муж пришел на завтрак, а она еще в постели. «Какой же он… — думала счастливо. — Годами не молод, а в душе — ребенок!»
— Завтра я буду сама кормить Вадима Петровича, — весело объявила Нюдля. — И завтра, и всегда!
Эти слова обидели Евдокию Свиридовну:
— Выходит, что я не угодила?
— Я не то хотела сказать!.. Извините!
Дверь с шумом распахнулась. Раскрасневшийся от быстрой ходьбы Вадим рывком шагнул через порог, протянул руки к Нюдле. Она уже умылась и расчесывалась перед зеркалом. И замерла, услышав его частое дыхание, покраснела. Ей так хотелось обнять мужа, но она стыдилась Евдокии Свиридовны, не успевшей оставить их вдвоем.
— Хочет меня работы лишить, — шутливо пожаловалась та и, сделав вид, что обиделась, скрылась на кухне, но скоро вернулась со стопочкой чистых тарелок.
Вадим Петрович, Нюдля и Евдокия Свиридовна втроем сели за стол, покрытый льняной отглаженной скатертью.
Завтрак был не из сытных, но никто не остался в обиде: съели по тонкой скибочке ржаного хлеба с домашним вареньем, по тарелке пшенного супа — в нем больше плавало кусочков пряно пахнущего поджаренного лука, чем блесток жира. Евдокия Свиридовна пошутила, как извинилась за чересчур уж негустое варево: «Крупина за крупиною гоняются с дубиною!» Восприняв со свойственной ему веселостью уместную погудку, Вадим Петрович не преминул похвалить старание старшей в застолье:
— Очень даже вкусно!.. Нельзя ли прибавки?
Но разве у такой хозяйки, как тетя Дуня, не найдется для мужчины еще полковшика пахучего супа? Нюдля похвалилась:
— Завтра начну у Евдокии Свиридовны брать уроки стряпания… Сама все приготовлю.
— Ох, дети вы, дети! — вздохнула пожилая женщина, думая о чем-то своем, и принялась собирать посуду.
Вадим и за едой был озабоченным:
— Сегодня опять рано не ждите меня со Свиридовной!.. Поеду по хотонам, где особенно разгулялась оспа… Медиков наперечет. Кермен подключила свой женсовет.
— Эта женщина просто чудеса творит! — с восхищением произнесла Нюдля по адресу жены Шорвы. — Малышей двое, муж вечно в разъездах, сама учится и учит других в ликбезе… И женсовет, и оспа — до всего ей дело!
Вадим предупредил:
— Не вздумай пожалеть ее — обидится… Мы уж как-нибудь зачтем ее старание после, а сейчас оспа не щадит ни старого, ни малого. Ни от чьей помощи не откажемся.
Нюдля видела по утомленным глазам мужа: для него нет другой заботы, кроме эпидемии в хотонах, и без того обескровленных голодом. Вадим относился к этой повальной беде не только как партийный секретарь. Люди помнили: он — «доктор»… Нередко на обычный вопрос товарища Семиколенова: «Как живете?» — люди принимались толковать о своих немощах… Вадим с пониманием выслушивал «пациентов» прямо в степи, считая вполне логичным: если человек занемог, то страдает и дело его…
В последние дни с прививками стало сложнее, люди прятались от врачей. Как выяснилось, страх на степняков нагнали монахи. Богла-багша и оставшиеся в монастыре гелюнги разбрелись по степи, стращая божьей карой тех, кто обнажит свое тело для прикосновения злосчастных иголок… По улусам ползли слухи, что в стальных иголках русских докторов та же оспа, что и в крови людей, уже меченных страшной болезнью…
Однажды Нюдля и Кермен вошли в кибитку, откуда только что слышались детские голоса, но никого там не увидели. Заглянули в сарай, обошли подворье. Никого! Вдруг кто-то чихнул… В той же «пустующей» кибитке они обнаружили под кроватью троих детей и трясущуюся от страха старуху. Если бы не уговоры Кермен, Нюдле не удалось бы сделать прививки малышам — бабка с проклятиями гнала женщин, пришедших спасти от неминуемого лиха ее и ребят. Мать их к той поре уже свезли на кладбище…
Молодоженам было о чем поговорить в оставшиеся после обеда минуты. Нюдля с радостью замечала, как внимателен к ее несмелым подсказкам муж, как тепло лучатся его всегда задумчивые глаза, когда он смотрит на нее.
«Поцелует на прощанье или нет?» — загадала она, когда Вадим поднялся, чтобы идти. Муж оделся, но перед тем как надеть фуражку, обернулся и бережно привлек Нюдлю, шепнув:
— Ты — моя нежность…
Раздался телефонный звонок.
— Церен! Сотню Шорвы! — только и успел сказать Вадим, внезапно побледнев, и кинулся через двор в исполком улусного Совета.
Через несколько минут Нюдля пошла разыскивать Кермен.
2
В кабинете председателя исполкома Вадим застал парня лет двадцати, в пропитанной потом и пылью рубашке, простоволосого, обутого в стоптанные буршмаки. Парень еле стоял на ногах, его качало от долгой верховой езды на мосластой неоседланной лошади. Прикрыв за вошедшим Вадимом дверь поплотнее, Церен кивнул на парня:
— Только что из Кукан-хотона, гонец… Цабиров обосновался там, но дело тут не только в Цабирове.
Вадим, повидавший всякого на веку, чуть не вскрикнул от неожиданности, когда услышал от гонца, что в сборище том видели одного из служащих исполкома.
Обрадованный своей удачей, Бамбыш готов был тут же возвратиться в родной хотон, чтобы расквитаться с бандитами. Он жестикулировал длинными, жилистыми руками, наседал на Церена, требуя немедленно выступить на Кукан:
— Дайте мне десять бойцов, и я спасу того славного старика! — не унимался комсомолец, когда закончил свой рассказ о готовящемся нападении на обоз.
— Нет, Бамбыш!.. Все это не так просто! — ответил Церен. — За очень важные вести из стана Цабирова люди еще тебе скажут, и не раз, великое спасибо! А сейчас — отдыхай! Мне нужно кое с кем связаться! Объявляю тревогу!
Бамбыш нехотя ушел из улускома, взял с председателя обещание, что тот разрешит ему вместе с чоновцами выехать на охрану обоза.
Когда в улуском пришел Вадим Семиколенов, Церен уже готов был кое о чем доложить секретарю: позвонил в Черный Яр, чтобы отправку обоза задержали.
Вадиму не понравилось такое сообщение.
— Эх, Церен, Церен! Вечно спешишь со своими звонками! Отправку обоза отменил!.. По какой причине?
— Ни по какой! — загорячился Церен. — Задержал отправку, и все!
— Если все, то куда ни шло! — успокоился Вадим. — А то ведь телефон — такая штука, что служит и нашим и вашим. Значит, лишнего не сказал? Сейчас придумаем что-нибудь получше.
— Что именно?
— Не перебивай! Сколько подвод у нас подготовлено на сегодня?
— Десять.
