другой раз — кусок холодного мяса… Окна совсем узкие, дверь открывается наружу. У порога с надворья сидит или лежит на куске кошмы сторожевой. Толкни дверь — тут же поднимает голову…
«Как бы все-таки дать знать Церену о логове, бандитов?.. Ох, стервецы! Вот стервецы!» — вздыхал Онгаш, он не мог простить бритоголовому — заставил раздеться старика чуть не догола, оскорблял, больно толкнул в грудь рукоятью плетки.
Долго тянутся минуты и часы в заключении! А тут еще дразнит храпом подвыпивший часовой, ревет как конь с перерезанным горлом!
Совсем нежданно в узкое окошко сунулась вихрастая голова замурзанного мальчонки. Онгаш поманил его пальцем. Малец и не думал уходить. Но когда Онгаш приблизился к нему и смерил взглядом, ругнулся с досады. Пареньку было лет семь, не больше. Глазастенький, он с любопытством наблюдал, как бородатый человек отколупывает черными ногтями замазку, выставляя кусок стекла размером в ладонь…
Малец совсем! Да ведь живая душа! Хоть что-нибудь да поймет из дедушкиных слов.
— Зовут-то тебя как, внучек? — спросил Онгаш для начала.
— Мокон я… А что ты тут делаешь, аака?
— Мое имя Онгаш! — прошептал старик в самое ухо мальчику. — Запомнил? Я из хотона Чоносов… Слышал о таком хотоне?
Мальчик понимающе кивнул.
Чтобы привлечь маленького Мокона, старик отыскал в кармане складной ножик, которым обычно нарезал мясо в миске — это была единственная ценная вещица у Онгаша.
— Ты чей будешь, Мокон?
— Сын Очира, — бойко ответил мальчик, обрадованный подарком. — За что они вас?
— За то, что хочу людям добра! — сказал старик. — И тебе тоже! Расти большой, будешь отцу и матери помощником…
— Отца у меня нет, — уставясь в заросшее лицо нежадного дедушки, сказал маленький Мокон. — Я буду помогать брату Бамбышу! Он у меня знаете какой храбрый? Он — комсомол!
— Тс-с! — приложил палец к губам старик. Он уже слыхал это слово и знал, что оно означает. — Нельзя так говорить сейчас… Это плохие люди, — старик кивнул на спящего часового. — Они запрут Бамбыша, как меня, и потом застрелят из ружья.
— Как бы не так! — блеснув черными глазенками, ответил всезнающий Мокон. — Бамбыш спрятался! Только мама знает!..
— Вот и хорошо! — радовался старик вместе с малышом надежному укрытию его брата. — А ты мог бы передать сам или через маму один секрет Бамбышу?
— Я ему этот ножик передам! — пообещал мальчик, опуская складень за пазуху.
— Умница! — похвалил Онгаш. — А еще передай брату то, что я тебе сейчас скажу…
Онгаш задумался. Положение его представлялось ему ясно. Он стал невольным свидетелем предательства Долана, и тот уже наверняка распорядится о его судьбе — человека, знающего слишком много.
— Сколько, ты говоришь, тебе годков, внучек?
— Семь, — подтвердил Мокон.
Онгаш неторопливо, слово по слову стал говорить мальчику о том, что где-то по степи идет большой обоз с хлебом для него, для его мамы и для Бамбыша… Хлеб этот собираются отнять те конные, что сейчас разъезжают по хотону Кукан. Нужно помешать банде, а сделать это может лишь брат Мокона — Бамбыш, если сейчас же сядет на коня и поскачет в улус…
— Я все передам своей маме! — пообещал мальчик, оглядываясь, поддергивая штанишки.
— Храни тебя бурхан, мой мальчик! — проговорил Онгаш, смахивая непрошеную слезу с заросшей щеки. — Может, вы с Бамбышем успеете и меня спасти!
Мальчик отлепился от подоконника и скакнул за угол мазанки.
Отослав паренька, Онгаш засомневался в успехе своей задумки. Что ни говори, несмышленышу только семь. Пока добежит до кибитки, все выветрится из головы… Да и как мать комсомольца посмотрит на все это? Не всякая женщина отпустит в этакое время сына из укрытия.
Старик продолжал отыскивать и свой путь к освобождению. Он привалился к порогу мазанки и стал вслушиваться во всякие звуки, доносящиеся с улицы.
Вот часовой пробудился, щелкнул затвором, проворчал что-то. Затем, зевнув, поднялся. Обошел мазанку, взглянул в окно. Не обнаружив в позе лежащего на полу старика ничего подозрительного, завел ремень винтовки за плечо и побрел куда-то.
Онгаш сильно толкнул дверь — кол со стуком отскочил в сторону. Это была почти свобода! «Может, меня решили отпустить?» — терялся в догадках старик. С несвойственной ему резвостью, он кинулся за околицу хотона в степь… Вот уже позади последняя кибитка! Вокруг сумерки!.. Но вдруг из-под кучи сушеного кизяка рванулась наперерез бегущему дворняжка! С заливистым лаем она вцепилась в истрепанный бешмет Онгаша…
Старик упал в бурьян, откатился, пнул дворнягу ногой, шикнул на нее.
Собачка — видно, это была только что ощенившаяся сучка — не отходила, выла, визжала, лаяла взахлеб.
Подбежал испуганный часовой и с размаху ударил старика прикладом. Онгаш тут же потерял сознание.
Истекая кровью под ударами озверевшего бандита, Онгаш не мог слышать цокот копыт удаляющегося в глухую темень коня. То мчался по его сигналу в улус комсомолец Бамбыш. И, может, лай злой дворняжки, встревоженные выстрелы бандитов, кровавая расправа над стариком отвлекли на какие-то минуты часовых от Бамбыша.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
1
Нюдля проснулась от звона упавшей сковородки. «Евдокия Свиридовна что-то уронила на кухне», — подумала она, сбрасывая одеяло; машинальным движением тронула волосы, взглянула на настенный календарь и улыбнулась счастливо.
Все эти дни, а их уже целых шесть, Нюдля чувствовала себя будто подхваченная вихрем радости, погруженная в волшебный сон, от которого не хотелось пробуждаться. То, о чем она мечтала долгие-долгие годы, складывала по крохотному расцвеченному в мыслях камешку теремок своих затаенных желаний, расставляла в этом придуманном теремке все до мелочей рядком-ладком, вдруг сбылось! Как будто кто-то всесильный внимательно следил за игрой ее воображения, а потом взял да обратил в явь! Конечно, и в детстве она верила в чудеса: задуманное человеком внезапно сбывалось! Но для этого нужно было всегда молиться и не позволять себе ничего дурного. Послать человеку удачу мог только бурхан. И когда она тяжело заболела, молитвой взывала о спасении к бурхану. Сам бог не явился, чтобы спасти, но прислал русского парня с деревянной трубочкой в руке, которую он часто приставлял к ее испуганно бьющемуся сердцу… И она поправилась, снова стала на свои ослабевшие было ножки, шагнула к маме…
Так Вадим стал для нее почти богом. Он был самым красивым, самым желанным среди людей. В последующие годы Нюдля, если ей приходилось туго, крепко обижал кто-нибудь или чувствовала недомогание, вместе с молитвой к бурхану обращала слова надежды к Вадиму. Временами он появлялся перед нею, но всегда с Цереном или с Араши Чапчаевым. И первым вопросом его был:
— Как ты себя чувствуешь, малышка?
Вадим смотрел на нее строгим взглядом доктора, озабоченного лишь ее здоровьем,
