но не такой как раньше, было похоже, что кто-то скребет чем-то стену. Звук иногда прерывался ненадолго, кто-то останавливался, чтобы отдохнуть, а потом снова интенсивно скреб бетон.
— Мы пойдем туда? — спросила она.
— Если будет дорога, — ответил он, отмечая очередной проход.
— Как ты думаешь, откуда она взялась? — спросила Венса, когда они прошли несколько поворотов. — И почему она — это я, только маленькая?
Он, пройдя несколько метров вдоль стены, ответил:
— Здесь кто-то проводит с нами эксперимент. Им почему-то хочется посмотреть, как мы работаем, точнее, действуем в экстремальных условиях. Вот подсовывают нам меняющийся лабиринт и эту девочку, чтобы вывести нас из равновесия.
— Зачем им это надо? — снова спросила она.
— Не знаю, — ответил он. — Может быть, им просто интересно наблюдать за нами. Может, они это делают от скуки. Им скучно там где-то…
Последнюю фразу он сказал со злостью и хотел прибавить к ней крепкое словцо, но остановился. На стене обнаружилась очередная надпись, видимо, наспех накорябанная предыдущими ходоками.
Пионэр, ты не дурак,
Ты законченный чудак.
У тебя есть много дел,
Ты ведешь себя как…
— Видишь, как их называют? — сказала она, кивая в сторону надписи. — Ты тоже хотел сказать про них нехорошо?
— Я хотел сказать не о пионэрах. Пионэры — это роботы, что с них возьмешь. А о тех, кто наблюдает, кто эту всю фигню придумал, — сказал он тихо, как будто кто-то мог их здесь подслушать, и добавил: — Нам надо идти быстрее, уже прошло много времени.
За очередным поворотом они явственно услышали чьи-то голоса. Говорили двое. Один голос, хотя и очень тихий, явно принадлежал юноше, а второй был еле слышен и, казалось, исходит от ребенка. Она наткнулась на его спину, и он, прижав палец к губам, обернулся, показывая ей, что надо идти тихо и осторожно. Юноша, их знакомый попутчик из пумпеля, и его девчушка, крепко обнявшись, сидели в нише и о чем-то шептались. Увидев Лучу с Венсой, они замерли и, не шевелясь, испуганно смотрели на них. Так продолжалось несколько секунд, пока Лучу не спросил сидящих:
— Вы давно здесь прохлаждаетесь? — и, не получив ответа, спросил еще раз:
— Что случилось, вы не можете идти?
Вопрошаемые явно не желали контактировать. Лучу задал еще один вопрос:
— Может быть, пойдем вместе?
Ответа не последовало. Сидящие еще более насторожились и, судя по их виду, находились в невменяемом состоянии. Может, они тоже мираж, предположила Венса?
— Второй мираж подряд, вряд ли, — ответил Лучу. — А, впрочем, давай потрогаем их.
Они вплотную приблизились к сидящим. Лучу протянул руку к юноше, и тот тут же замахал руками, как бы отбиваясь от протянутой руки. Лучу отстранился от него и громко, так, чтобы расслышали все, сказал:
— Нет, это не мираж, он задел меня рукой, и ничего не произошло.
Сидевшие осторожно встали. Юноша потрогал Лучу за руку и тихо произнес:
— Вы настоящие, а тогда были фантомы.
Девчушка подошла к Венсе, коснулась ее локтя и расплакалась:
— Вы не знаете, как мы устали… Голые стены и нет конца этим туннелям.
Юноша обнял ее за плечи.
— Не бойся, нас теперь много, не бойся.
— А что же все таки случилось? — спросил Лучу. — Что вас так напугало?
— Мы встретили вас двоих, но только неживых. Нет, пожалуй, живых, но только не таких, какими вы были в пумпеле, — ответил юноша. — Вы шли по туннелю, как будто не знаете друг друга, и прошли прямо через нас. Жуткая картина. Можете себе представить, через вас проходит человек, а вы не чувствуете это, только смотреть на это страшно.
— А что было дальше? — спросил Лучу.
Дальше ничего не было. Вы молча скрылись за поворотом и больше не появлялись. Вот только сейчас вы здесь, но уже другие, нормальные.
— Нормальные, — подтвердил Лучу. — Тогда, может быть, пойдем дальше?
— Да, да, конечно, — ответил юноша, — только она, — он указал на девчушку, — боится туннелей.
— Клаустрофобия, — предположил Лучу.
— Что-то в этом роде, да еще эти призраки, — подтвердил юноша.
Девчушка крепко держала Венсу за руку и зажмурившись слушала разговор.
— Мне надо завязать глаза и вести так по лабиринту, — девчушка закрыла глаза свободной рукой, — я не буду вам обузой, я выдержу.
* * *
— Коллега, если это был последний пумпель, то что же получается, мы больше не нужны? — профессор перевел взгляд от большого экрана на дисплей центральной связи. — Вот извольте наблюдать: «временно приостановить…».
— Да-с, — ответил второй из говоривших, — пора бы нам, коллега, и на покой. Молодежи место надо уступить.
— Согласен, согласен, — махнул рукой первый, — уж сколько можно торчать в этом институте, да вот только сомнения у меня есть, коллега.
— Какие сомнения, друг мой? Пора, время пришло нас сменить.
— А сомнения вот какие, — ответил первый. — Молодежь меркантильная какая-то стала, к деньгам липнет. А если денег нет, то и «до свидания» говорит прямо без проволочек и ухищрений всяких. Вот вы, коллега, когда начинали, думали о деньгах?
Наступила пауза, видимо, оба вспомнили свои молодые годы. Им, конечно, хотелось рассказать о себе красиво, что-то неприятное забыть, заретушировать, а остановиться на хорошем. Высветить, так сказать, его поярче, чтобы самому себе в удовольствие было.
— О деньгах, если честно, думал. Хотел карьеру научную сделать, чтобы какую-то весомость в обществе приобрести. Чтобы значение иметь, уважение и, чёрт его знает, что еще? Наверное, думал, чтобы жизнь состоялась, чтобы все сложилось удачно. Мечтал, так сказать, о хорошем.
— А о больших деньгах мечтали?
— Как-то непонятно тогда было, что значит большие деньги? Понималось, конечно, что труды твои должны тебе и блага принести, но так жестко труд и деньги не связывались. Интерес к познанию велик был. Он многое заслонял, и бытовые неудобства, и некоторое безденежье вначале. А потом, — профессор потер ладонью лоб, как будто пытался расшевелить старые воспоминания, — что потом? Потом тихо, сначала незаметно, а далее все явственнее и явственнее началась погоня за благополучием и, несомненно, за деньгами. Интерес к познанию остался, но за чередой бытовых проблем заметно ослабел.
— Вот-вот, коллега, быт-то и заедает. Кто-то эту мысль уже озвучивал. А если взять да и принять постулат, что есть ценности поважнее денег, — первый из говоривших мечтательно взглянул вверх, куда-то к самому потолку, и продолжил:
— Не можем, то есть говорить-то можем. Сделать не можем, силы духа не хватает. Да и зачем выделяться, за сумасшедшего сочтут.
— Сумасшедшим, в этом смысле, быть не страшно, — возразил второй, — страшно предать самого себя. Предашь себя и других начнешь предавать.
— Да-с, — согласился первый. — Это
