— Мне очень жаль, — сказал андроид Энсли, сходя в платформы.
— Что? Почему?
У нее возникли дурные предчувствия.
На оптике Иреллы замигала ее собственная иконка. Но она не решилась открыть ее, догадываясь, что воспоминания будут плохими.
— Просто скажи. Мы можем изменить временные потоки?
— Полагаю, да. Остальные наши ушли, чтобы начать процесс. Ирелла активировала иконку…
Ощущения были как при пробуждении. Сознание поднималось из туманной тьмы, неся с собой память о том, кем она была и что сделала, чтобы восстановить свою личность. Она самоопределилась — не было ни сомнений, ни биомеханической тревоги за андроида Энсли. Однако его проход через градиент был мучительным. На внутреннюю сеть обрушилась лавина помех, массив в груди бессистемно сбоил. Ей казалось, она теряет рассудок… в некотором смысле так и было. Она сопротивлялась, помещая драгоценные воспоминания в глубокие хранилища, а кресло все ехало и ехало через градиент, и маленьким колесикам требовались долгие томительные дни, чтобы совершить один–единственный оборот. Наконец безумные временные потоки сгладились, и сознание вернулось в полном объеме. Время вновь сделалось целым. Она встала и поспешила к лестнице. Поднялась на двадцать пятую палубу. Палуба состарилась. Огни потускнели, некоторые вообще не горели. От воздухораспределительных решеток черными языками пламени тянулись по стенам полосы пыли. Краски повсюду поблекли — она оказалась в мире тусклой пастели. Пол перед тактической рубкой истерся, из–под тонкого ламината проглядывал металл.
«Сколько же прошло времени?» — гадала она.
В рубке никого не было. Но когда–то там кто–то был. Больше половины комнаты занимала огромная гора мусора — в основном старых подносов с остатками еды, давно высохшими и затвердевшими, но все еще источающими мерзкое зловоние.
«Погоди–ка. Что? У андроида есть обоняние? Зачем?»
Она торопливо закрыла дверь. Тактическая рубка, должно быть, использовалась в качестве свалки. Потом она осознала размер кучи.
«Святые, сколько же подносов там было? Сотни? Нет, больше похоже на тысячи».
Сколько прошло времени?
— Тиллиана? Элличи? Александре?
Нет ответа. Программы управления андроидом были сложными; чтобы разобраться в структуре системы связи, пришлось сосредоточиться. В этом секторе имелась функциональная субсеть, хотя некоторые узлы и бездействовали. Иконка журнала технического обслуживания увеличилась, предоставляя детальную информацию о неполадках. Узлы начали выходить из строя одиннадцать лет назад.
«Одиннадцать лет?»
Она запросила подробности. Изо рта вырвался крик ужаса, взлетела рука, чтобы приглушить его. Раздвоение. Полное раздвоение. Рука — ее рука — была белой, и несколько секунд она не могла понять почему. Потом вспомнила, что она в теле андроида. Странно, как она приспособилась — за считаные минуты. Но шок осознания оказался достаточно силен, чтобы разрушить этот уют. Согласно журналу, узлы первоначально отключились от сети «Моргана» девяносто семь лет назад.
— Ох, святые, нет. Нет, нет, нет!
«Этого не может быть».
Она побежала, открывая каждую попадающуюся на пути дверь. За десятой обнаружилась столовая. Здесь тоже валялось много подносов, посвежее, чем в конференц–зале. Объедки подсохли не все, и запах стоял посильнее. Стеновые панели вокруг пищевых принтеров были сняты. Кто–то чинил машины; две стояли открытыми и частично разобранными. Их сложные комплектующие подключили к оставшемуся принтеру при помощи грубых шлангов и кабелей. Ирелла заглянула в меню принтера: очень скудное, в основном супы и рогалики. Имелось еще некоторое количество фруктовых заправок, а из молочного производиться могло только собственно молоко да сыр. На всем твердом стояли пометки об ошибке; продукт выходил только пастообразный. Резервуары с питательными веществами были практически пусты — в них не осталось и пяти процентов биогенов.
Ирелла, пошатываясь, вышла из столовой. Палубой ниже располагался медотсек; если Тиллиана, Элличи и Александре выжили, они могут быть там. Она спустилась по лестнице, заставляя себя поторапливаться. Дверь госпиталя была открыта — ее механизм не работал. Внутри все пять медицинских отсеков явно подвергались ремонту: крышки сняты, деликатные внутренние системы обнажены, и видно, что в них копались, неумело пытаясь что–то исправить. Тело андроида не обладало программой непроизвольных мышечных сокращений, но Ирелла определенно чувствовала, что ее бьет дрожь.
Вернувшись в коридор, она осмотрела пол и обнаружила бросающиеся в глаза потертости — следы, ведущие к нескольким каютам. В первой было темно и тихо; во второй тоже. Однако, приблизившись к третьей, она услышала оркестровую музыку. Когда дверь открылась, звук стал таким громким, что Ирелла замешкалась на пороге. Текстура стен каюты воспроизводила великолепный туринский оперный театр Реджо — в его первоначальном виде, каким он был в восемнадцатом веке. Зрительный зал был полон мужчин во фраках и женщин в длинных вечерних платьях, в оркестровой яме играли музыканты, по сцене вышагивали актеры в аутентичных костюмах. Подпрограмма определила представление. Опера «Богема». Пуччини.
В первом ряду партера сидела старая женщина в экстравагантном, обшитом кружевом платье, которое ассоциировалось у Иреллы со сварливыми вдовствующими знатными дамами из романов Джейн Остин. Если бы не причудливое одеяние, легко можно было бы представить, что эта старуха шагнула на «Морган» прямо из эпохи неолита. Визуальная подпрограмма определила с вероятностью в сорок три процента, что это Тиллиана. Предельно сосредоточившись, Ирелла и впрямь улавливала черты, которые знала всю свою жизнь, — состарившиеся и истершиеся за девять десятков лет.
Она опустилась на колени рядом с Тиллианой.
— Тилл? Тилл, это ты?
Ошеломленная Тиллиана уставилась на нее и жалобно запричитала:
— Кто ты? Ты не из труппы. Я не текстурировала тебя. Ты оликс? Ты пришла за нами?
— Нет, я не оликс. Я человек, честное слово.
Оркестр перестал играть, и актеры на сцене замерли. Ирелла старалась не обращать внимания на то, что весь зрительный зал смотрит сейчас на нее.
— Так долго, — пробормотала Тиллиана. — Знаю, это кара. Мы страдаем в наказание за то, что пришли в анклав.
Ирелла потянулась к иссохшим, похожим на птичьи лапы рукам Тиллианы, но та их отдернула.
— Нет, Тилл. Я не оликс. Я Ирелла, но я в теле андроида Энсли. Ты помнишь меня? Помнишь андроида? Помнишь, когда мы прибыли к нейтронной звезде, мы думали, какой он смешной и какое это ребячество со стороны Энсли — не носить одежду?
— Энсли? Энсли был прекрасен. Корабль, какой могли построить лишь на самих небесах.
— Да. Да, он прекрасный корабль, лучший корабль. А я, Тиллиана? Ты помнишь меня? Иреллу?
— Я помню Иреллу. Мы потеряли ее, когда пришли в анклав. Мы потеряли всех. Они все застыли снаружи. Окаменели навеки. Оликсы оставили их ждать конца времен, а нас решили наказать. Сделали так, чтобы мы жили все эти миллиарды лет. Потому что мы были в тактической рубке, знаешь ли. Мы так решили. Мы командовали, вот они и обвинили нас. Остались только мы.
