сонным и, казалось, не выражало никаких эмоций от шокирующей провинциала обстановки. Тюремщик бесцеремонно раздвинул плотный ряд арестантов и усадил Карла на освободившееся место напротив Генриха.
Братья кивнули друг другу. Потом Карл, вспомнив о бумаге, торопливо написал по-немецки:
«Здравствуй, Генрих! Ты давно из дома? Как там матушка и сестры?» – и подсунул бумагу под нижний брус.
Генрих поджал губы: он был грамотен, но не великим мастером письма. Подумав, он медленно написал ответ и показал Карлу.
«Из поместья я уехал 10 дней назад. Долго не мог добиться свидания с тобой. Мать и сестры плачут. А что им остается?»
Брат вынул из сумки пачку газет, где был напечатан отчет о судебном процессе над Карлом, написал:
«Я не смог попасть на суд. То, что здесь пишут о тебе – правда?»
Карл пожал плечами. Правда в судебных отчетах была густо замешана на выдумках.
«Скажи, почему ты убил этого человека и несчастную старуху, его прислугу? Зачем ты одалживал у него такие большие деньги?»
«Жизнь в Санкт-Петербурге очень дорогая, Генрих. А месячного жалованья младшего офицера не хватало даже для одного посещения театра. Здесь все живут взаймы, Генрих!»
Брат осуждающе покачал головой:
«Если тебе так приспичило жениться, мог бы выбрать невесту у себя дома. У наших соседей в Шавли и Ковенской губернии много молодых и красивых барышень на выданье. Ты выбрал птичку не нашего полета, Карл. И теперь ты здесь, а твоя семья прячет от соседей глаза!»
Карл неловко двинул рукой, и плечо пронзила боль от раны. Он поморщился, и брат принял эту гримасу на свой счет. Нахмурившись, он написал:
«Тебе не нравится мое суждение о тебе? А я жалею, что в свое время привез тебя сюда и отдал учиться в военное училище. Ты предал память о нашем отце! Ты забыл его наказ верно служить России, как служили все наши предки».
Карл изо всех сил стиснул кулаки под столом. Генриху всегда было трудно что-либо объяснить, а среди шумного гомона десятка голосов и подавно! Он торопливо написал:
«Ты не прав, Генрих! Я не срамил чести нашего рода. Я честно воевал и честно заработал свои военные награды. Да, я одалживал у господина Власова деньги. Но он предложил мне грязный способ расчета с долгами. Я отказался, и тогда он пригрозил расстроить мою свадьбу. У меня не было выбора, Генрих!»
Брат несколько раз перечитал строчки и подпер голову руками, обдумывая что-то. Наконец, он взялся за карандаш:
«Я верю тебе, Карл. Помнишь, наш отец рассказывал нам о предках-крестоносцах? Каменный Иоганн, вернувшись из похода за Гроб Господень, узнал, что семья убита, замок не достроен, брат исчез. Что ростовщик, которому Иоганн перед походом доверил фамильное золото, умер. Слуга Иоганна привел к нему молодую красивую женщину, которая жили в доме ростовщика. Она поклялась, что знает, где спрятано золото Ландсбергов. И назвала свою цену: она хотела уехать оттуда женой Иоганна. Он убил ее. Молодая женщина перед смертью прокляла наш род до седьмого колена. Наверное, ее проклятие еще действует».
Генрих даже вспотел от столь значительных эпистолярных усилий. Он вытер лоб, потряс кистью руки, затекшей от писанины, и продолжил:
«Я продал луг за рекой – помнишь? – соседскому помещику и сохранил все военное жалованье, которое ты присылал семье из Ташкента и с Турецкой войны. Надо поискать родственников убитого тобой старика и отдать им твой долг. Тогда Бог, может быть, сжалится над тобой, а наша матушка дождется твоего возвращения».
Карл криво усмехнулся:
«У старика Власова не было детей. Мне некому отдавать долги. Луг ты продал напрасно. И напрасно экономил мое офицерское жалованье. Но ты прав, Генрих: чтобы вернуться с каторги и упасть к ногам матушки, мне потребуется немного денег. Достаточно 10–15 рублей, мелкими ассигнациями. Скоро меня отправят этапом, а перед тем обязательно дадут еще одно свидание с тобой. Ты поможешь мне?»
Генрих кивнул, но тут же показал глазами на тюремщиков, внимательно наблюдающих за арестантами и посетителями. Как быть с соглядатаями?
Карл чуть улыбнулся и сделал успокаивающий жест: все будет в порядке!
Он обернулся, ища глазами своего конвоира: свидание было закончено. Тюремщик тут же отделился от стены, и, старательно улыбаясь Ландсбергу, прошептал:
– Когда ваш брат выйдет во двор, я тут же выведу вас следом, господин Ландсберг! У вас будет возможность обнять брата и недолго поговорить. Конечно, это нарушение тюремного устава, но, надеюсь, вы не забудете мои хлопоты…
* * *
Во дворе братья крепко обнялись и гулко похлопали друг друга по спинам. Карл прилагал все усилия к тому, чтобы обладавший поистине медвежьей силой Генрих не прижал его рану в предплечье. Покашливающий в сторонке тюремщик поторапливал братьев:
– Господа, господа, будьте осмотрительны! Прошу вас, отойдите к старой коновязи – ее хоть немного прикрывают кусты! Я же предупреждал вас о неприятностях, ежели на вас обратит внимание начальство… И мне достанется на орехи! У вас минут пять, не более!
Отойдя к кустам, практичный Генрих сразу полез за пазуху и достал объемистый кожаный кошель. Глаза у тюремщика алчно блеснули. Не обращая на него внимания, Генрих взвесил кошель на руке:
– Тут очень большие деньги, Карл! А ты говоришь, что тебе нужно совсем немного. Я не знал местных тюремных порядков и не удосужился поменять ассигнации на мелкие деньги. Что же делать, брат? Я, конечно, поменяю – но вдруг нам больше не дадут свидеться?
– Не извольте сомневаться, господа Ландсберги! – вмешался тюремщик. – Я готов помочь вам в затруднительных обстоятельствах! Я нынче же поменяю в трактирах потребную сумму и к вечеру принесу вашему брату мелкие деньги – удержав за хлопоты самый малый, хе-хе-хе, процентик.
Генрих нахмурился и открыл было рот для возражения, однако, поймав предостерегающий взгляд Карла, промолчал.
Получив пару банковских билетов, тюремщик заторопился, словно забывши об обещании дать братьям немного времени для разговора. Впрочем, и Карл с Генрихом не возмущались: на Генриха ощутимо давила здешняя тюремная обстановка, а Карл еле держался на ногах от разбушевавшейся раны.
* * *
Получив от брата «денежное содержание», Карл сразу же заметил изменившееся к нему отношение тюремщиков. Приставники сделались до тошноты предупредительными и пользовались малейшей возможностью предложить ему всяческие услуги, выходящие за рамки устава тюремного содержания. Они словно позабыли обращение «арестант» и «осужденный» и с угодливыми улыбками именовали Ландсберга по имени или вашим благородием.
Некоторое недоумение у приставников вызвал лишь выбор Ландсбергом нового прислужника для уборки камеры.
– Ефимку в прислужники желаете, ваш-бродь? Хм… Так ведь он же калека, ваш-бродь! Давайте мы вам
