при разговоре капитана Клайпедского порта, предположившего, что премьер непременно захочет посмотреть и порт, тем более, в этом время портвоые грузчики отказались выгружать банановоз. В связках бананов из Гвинеи оказалось много маленьких, но сильно ядовитых банановых змеек. К тому времени в Министерстве морского флота уже был переполох из-за этого, в порту его болезненно переживали после того, как и военные отказались выгружать, одна из змей все же ужалила солдатика.
После короткого совещания у начальника порта решили, что лоцманский катер будет наготове, на случай, если премьер захочет посмотреть порт со стороны воды. Капитан лоцманского катера гулял отпуск, а замещавший его помошник выглядел столь затрапезно, что меня попросили его подменить, тем более что я мог компетентно сказать пару слов о судах, грузах и плавании. На всякий случай на судне был приготовлен легкий ужин.
С обеда все были в сборе, включая обкомовское и прочее руководство, но Косыгин не ехал, и известий от него не было. Все осложнялось тем, что спрашивать было нельзя, визит был по идее неожиданным. К двадцати часам, когда часть начальства отъехало, у проходной остановилась райкомовская "Волга" и водитель попросил открыть уже прикрытые на ночь ворота.
— Ваши пропуска, — спросил только что заступивший охранник, еще не предупрежденный о визите. Увидев пропуска неустановленного образца, он заявил характерное — Пущать не велено!
Сопровождающий премьера молодой человек, не привлекая внимания, тихо сказал: — Боец! Это же Алексей Николаевич Косыгин.
— Ну и что! — громко и категорично ответил уроженец Псковской области. — А я, Федоров, говорю у меня приказ, пущать не велено.
Появившийся начальник караула в полубессознательном состоянии, сам открыл ворота в столь важный и секретный объект и вызвал машину с начальником рыбного порта.
Ожидавшие дружно вывалили с лоцманского катера, где подкреплялись чайком и коньячком из запасов капитана порта на причал и выстроились вдоль красной ковровой дорожки, ведущей к одному из только что вышедшего из ремонта БМРТ. Напряжение достигло апогея.
Алексей Николаевич, выйдя из машины, пожав всем руки, скромно отошел в сторону, выслушивая слова начальника Клайпедского объединения. Прервав его в разгар приготовленного приветствия, премьер приказал убрать ковровую дорожку и изменить программу визита.
— Мне ни к чему Потёмкинская деревня. Я хочу поговорить с рыбаками, вернувшимися с промысла — и он указал на стоящий у конца причала рыжий от ржавчины с мятыми бортами БМРТ.
Рыбаки могут лучше меня рассказать, что происходит на судне в день возвращения с промысла. Знающее все это начальство охватило обморочное состояние, кто-то пытался отговорить, уверяя, что разговаривать там попросту не с кем. Но проходящий мимо старпом, этой ржавой посудины, только что встретивший супругу, и по этому пребывавший в умиротворенном состоянии, протянув натруженную рыбацкую руку в широком жесте, произнес: — Рыбаки хорошим гостям всегда рады.
Косыгин пробыл на судне более часа. По рассказам очевидцев беседа с подвыпившими рыбаками и такими же их женами была максимально откровенна, отчего руководство рыбаков было в прединфарктом состоянии. Премьер задавал вопросы обо всем, о зарплате, о жилье, о качестве обслуживания во время лова, о детских садах, больницах и организации отдыха. Секретарь все бесстрастно стенографировал, картина складывалась не совсем благополучная. Пожелав хорошего отдыха, счастливого плавания и удачной рыбалки Алексей Николаевич продолжил знакомство с рыбным портом и судоремонтным заводом. Если говорить честно, то там было, что смотреть, рыбный порт Клайпеды был образцовым.
На катер поредевшая делегация поднялась к полуночи и осмотрела порт с катера. Пояснение давали начальник порта и капитан порта. Пред тем, как сойти на берег Алексей Николаевич поблагодарил меня и пожал руку, а секретарь его, которому про меня что-то на ушко прошептал капитан порта, подарил мне записную книжку-календарь Совета Министров СССР. Я так и не решился поблагодарить его за случай с мукой, но помощью его впоследствии не для личных целей, а ради дела, воспользуюсь дважды.
Несмотря на все неудобства и тяготы линейного плавания, вспоминаю его как капитанский дебют и надеюсь еще написать о многочисленных интересных случаях и о людях, с которыми мне пришлось делить те не полные пять лет моей жизни.
Начальник вновь созданного Литовского пароходства, бывший начальник порта, Романаускас пригласит меня к себе на работу капитаном на очень выгодных условиях, но я вежливо откажусь, а капитан Юрий Иванович Стрежнев и еще несколько других перейдут, и не пожалеют об этом. Стрежнев умрет довольно рано, еще один перешедший в Клайпеду капитан Евгений Попов вернется в Таллин через тридцать с лишним лет лишь для того, чтобы быть похороненным рядом с домом, который он построит в Мууга.
Уходя с линии, я понимал, что минусов было все же меньше, чем плюсов. Явно не совсем хорошее отношение ко мне начальника, если не говорить пристрастное, меня особо не волновало — начальники приходят и уходят, но один минус стал серьезно беспокоить. В поликлинике я попал в число лиц с ограниченными возможностями по здоровью из-за часто обостряющейся язвы желудка. Необходимо было лечиться и бросать курить, иначе к плаванию в Африку доступ был закрыт, а язву желудка тогда лечили подолгу и неэффективно. Была призрачная надежда, что с уходом с линии, режим работы значительно смягчится, и здоровье улучшится.
МОЙ ПОСЛЕДНИЙ ПАРОХОД
"Грумант" задерживался, а когда пришел, его капитан Головин Юрий Михайлович решил перейти на работу в наше пароходство. Супротив капитана, принимавшего это судно на верфи, неоднократно пересекавшего Атлантический океан, обладателя Золотой трости и победителя традиционных Рожденственских гонок в заливе Святого Лаврентия, я был слабак, и меня попросили подождать.
Вскоре в Мурманске, я принимал у капитана-наставника Станислава Яковлевича Бородина, в впоследствии главного штурмана пароходства, пароход "Волочаевск". Принимать дела у этого интеллигентного, корректного и очень грамотного человека было приятно, жаль только, времени до выхода у нас оставалось немного, и обстоятельно поговорить не удалось, судно с полным грузом пилолеса на Англию зашло в Мурманск только на бункеровку.
Просторная каюта, даже огромная после тех, в которых я провел почти десять последних лет, где только спальная с шикарной двуспальной кроватью была больше кают-компании на "Кейле", отделанная кафелем цвета малахита ванная комната с глубокой и вместительной ванной. Хороший подбор книг и навигационных пособий на полках говорил о том, что ее постоянный хозяин судно свое и море уважал, скорее даже любил.
Да и как было не любить это судно. Трехостровное, со средней надстройкой, послушное в управлении, мореходное при любой погоде, оно не боялось шторма, словно парусник, лишь кренилось под напором ветра и, не кланяясь каждой волне, неторопливо продолжало свой
