Ведь он учит разуму и проповедует добро, подает пример благородного поведения и правильной, размеренной жизни; личным участием и добрым словом он утешает бедных, которые всегда могут обратиться к нему, если им неоткуда ждать помощи. Как прекрасно, что церковь разбросала таких людей по всей земле. Неужели я должен отказаться от всех преимуществ этого замечательного дела только потому, что существуют некоторые формальности, которые меня не устраивают? Им просто не следует придавать значения.
На это я ответил ему, что в служении церкви есть немало отрицательных сторон, которые он в своем стремлении стать священником не учитывает. Шелли задумался, потом перевел разговор на другую тему и больше об этом никогда со мной не говорил.
Он очень любил романы Брауна, Чарлза Брокдена Брауна[845], американского писателя, который умер в возрасте тридцати девяти лет.
Его первым романом был «Виланд». Отец Виланда подолгу жил один в летнем флигеле, где и погиб во время неожиданно вспыхнувшего пожара. На Шелли этот флигель произвел сильное впечатление. Подыскивая себе загородный дом, он всегда выяснял, есть ли на участке летняя пристройка либо место для ее строительства.
Вторым романом был «Ормонд». Героиня романа — Констанция Дадли — всегда оставалась одной из самых любимых героинь Шелли, если не самой любимой.
Третий роман Брауна назывался «Эдгар Хантли, или Лунатик». В этом романе на Шелли чрезвычайно сильное впечатление произвела сцена, в которой Клитеро во сне роет под деревом могилу.
В четвертом романе «Артур Мервин» Брауну особенно удалось описание желтой лихорадки в Филадельфии и ее окрестностях; есть подобные сцены и в «Ормонде». В изображении эпидемий Брауну не было равных. Шелли был очень разочарован, что герой романа променял простую крестьянскую девушку на богатую еврейку. Правда, он понимал, что без этой измены в романе не было бы печальной развязки. Ведь три предыдущих романа писателя также кончались трагически.
Эти четыре книги, бесспорно, были творениями незаурядного таланта: замечательны они еще и тем, что в них самые обыденные причины приводили к самым, казалось бы, сверхъестественным последствиям. «Виланд» как никакой другой «готический роман», вызывает в читателе суеверный ужас.
Браун написал еще два романа: «Джейн Талбот» и «Филип Стэнли». В них он отошел от «готики» и ограничился описанием будничной жизни. В отличие от предыдущих, последние две книги писателя большого успеха не имели.
Из всего, что Шелли читал, глубже всего укоренились в его сознании и повлияли на формирование его личности первые четыре романа Брауна, а также «Разбойники» Шиллера и «Фауст» Гете. Он неустанно изучал великих поэтов древности, Навсикая и Антигона были его любимыми героинями. Не помню, чтобы он восторгался кем-нибудь из наших старых английских поэтов, за исключением, пожалуй, Шекспира и Мильтона.
Он самозабвенно любил Вордсворта и Колриджа, в меньшей степени — Саути. Все они оказали заметное влияние на его стиль, а Колридж к тому же и на воображение. Однако восторгаться еще не значит испытывать душевную близость, — именно произведения Брауна более всех остальных авторов отвечали складу его ума. Особенно близок ему был идеальный и вместе с тем столь живо написанный образ Констанции Дадли.
Ему также очень нравились «Стансы» Вордсворта, написанные на экземпляре «Замка праздности» Томсона[846]. Он говорил, что пятое стихотворение всегда напоминало ему обо мне. На это я отвечал, что первые четыре, напротив, во многом приложимы к нему. «Поразительная проницательность Вордсворта, — говорил Шелли, — проявилась в том, что в стансах он прозорливо сблизил двух столь непохожих друг на друга вымышленных персонажей и что при этом каждый из них в отдельности живо напоминает двух реально существующих друзей. И это в стихотворении, написанном задолго до того, как они познакомились; когда они еще были детьми, а сам он понятия не имел об их существовании».
Восторг, который испытывает герой первых четырех стансов Вордсворта в саду счастливого замка, его мятущийся дух, неуемная тяга к странствиям, изнеможение, в котором он возвращается и предается покою, — все в этих стихах словно списано с Шелли. Особенно показательны в этом смысле строки четвертого станса:
Тот почитал избранником его,
А тот считал прямым исчадьем ада,
Служил поэзии и оттого,
Могучий дух, как облаков громада.
Мчал ввысь его, сметая все преграды.
Шелли часто цитировал похожий отрывок из «Чайльд Гарольда», также принимая его на свой счет:
Моряк в порту найдет
Конец трудам опасным и заботам,
А дух — уплывший в Вечность мореход —
Не знает, где предел ее бездонных вод[847][848].
Одной из причин его постоянного беспокойства была и вегетарианская диета. Когда он жил на одном месте, то строго и сознательно соблюдал диету, которая, однако, не шла ему на пользу: от растительной пищи он слабел, нервничал, легко возбуждался. В это время на него находили всевозможные причуды, которые вынуждали его переезжать из одного города в другой. Останавливаясь в гостиницах, он питался, по его словам, «как попало», то есть как все остальные. Когда же от обычной пищи ему становилось лучше, он считал, что все дело в перемене места, а никак не диеты. Как-то раз, живя за городом, я получил от Шелли записку с просьбой навестить его в Лондоне. Я приехал и застал его в постели.
— Вы прекрасно выглядите, — сказал он мне. — Наверно, по-прежнему питаетесь животной пищей и пьете спиртное?
Я ответил утвердительно.
— Вы же видите перед собой разболевшегося вегетарианца.
— А может быть, именно в диете и кроется причина вашей болезни?..
В этом Шелли никогда бы сам не признался, однако вскоре после нашего разговора он вновь пустился в далекое путешествие по каким-то глухим местам и, питаясь «как попало», разумеется, поправился.
Театр он почему-то не любил, и мне потребовалось немало усилий, чтобы преодолеть эту неприязнь. Как-то вечером я уговорил его пойти на «Школу злословия»[849]. В конце спектакля, сравнив сцены, в которых Чарлз Сэрфейс был навеселе, со сценой из четвертого акта, где зритель вновь возвращается в библиотеку Джозефа, Шелли заметил: «Идея комедии ясна: увязать добродетель с бутылками и стаканами, а порок — с книгами». Мне стоило немалого труда уговорить его досидеть до конца. Он часто говорил о «губительном и извращенном духе комедии». Думаю, что на комедии он после этого больше не ходил. Вместе с тем я хорошо помню, с каким интересом он наблюдал за игрой мисс О'Нийл, исполнявшей роль Бьянки
