Посмотрите. Вон возле льва прохаживается мордастый. Это помощник ребе.
— Обеих, может, и не тронут, — вздохнула Аида. — Но вы все же набросьте для маскировки вуальку.
Майя накинула черную сеточку на шляпку, закрыла лоб и глаза.
Спустившись на первый этаж, они шмыгнули в сырую темную щель. Едва не касаясь плечами замшелых стен, спустились по ступенькам еще ниже. Проход расширился. Откуда-то сверху, словно золотая пика, полумглу пронизывал солнечный луч. Юркнули снова в узкую щель, прошли несколько ступенек и наконец оказались на мощенном известковыми плитами дворе. Ветер развевал развешанное на балконах выстиранное белье. У песочницы смеясь бегали друг за другом дети.
Аида с Майей приободрились, решив, что опасность позади.
Но вдруг откуда-то появился тот самый мужчина, что прохаживался возле гипсового льва, подскочил к Майе.
— Прошу на два слова, мадам Беркович!
Аида загородила Майю.
— Прочь с дороги! На помощь буду звать!
— Я тебя, стерва!.. — мужчина поднял правую руку с блеснувшим в ней кастетом.
Аида с размаху ударила его сумочкой по голове и выбежала на улицу. На углу возле лотка, где продавали огурцы и помидоры, увидела милиционера.
— На помощь! На помощь! — закричала она.
Милиционер не заставил себя ждать:
— Что случилось?
— Вот этот гражданин пристает к нам, угрожает.
Милиционер засвистел. Тут же будто из-под земли появились еще два милиционера. Мужчина попытался было проскользнуть между ними, чтобы смешаться в толпе. Но его крепко схватили под руки, вырвали кастет.
В отделении милиции на объяснение, составление протокола ушло больше двух часов.
Когда Майя с Аидой добрались наконец до общества терапевтов, Робочук уже шел по коридору в столовую на обед.
— Михаил Викторович! — окликнула его Майя. — Вы меня помните?
— Еще бы...
— Вот я и решилась! — твердо сказала она. — Хочу кое-что пояснить... В прошлый раз мое посещение оказалось неудачным.
— Ну что ж... Послушаем, к чему привела вас жизнь, — хмуро произнес Робочук. — Будем судить о вас с вашей позиции.
— Как бы не так! Отдайте мне прерогативу самой судить себя.
— Вон что, — Робочук открыл дверь кабинета. — Судить самое себя?.. И много и мало. Соотнесите причиненный вами вред... Прошу садиться.
Робочук позвонил в прокуратуру, суд, горздравотдел, пригласил прибыть ответственных работников. Повернулся к Майе, строго спросил:
— Ваше решение продумано?
— Я не девочка, которая меняет свои решения ежеминутно.
— Тогда пригласим еще товарищей с телевидения. — Робочук позвонил на телестудию. Попросил приехать корреспондентов записать заявление Майи Беркович на пленку.
...Когда камеры были установлены и наведены на столик, за которым сидела Майя, корреспондент телевидения сказал:
— Мы записываем заявление Майи Львовны Беркович без какой-либо подготовки, по ее желанию. Прошу начинать, Майя Львовна.
Майя откашлялась, наклонилась к микрофону.
— Я принимала клятву врача... Священный долг медика заботиться о здоровье человека, приложить все усилия, все знания для его сохранения и укрепления. Я нарушила эту клятву не со злым умыслом...
Майя говорила сдержанно, взвешивая каждое слово. Она понимала, что за этим выступлением стоит и ее дальнейшая жизнь, и репутация, и, в конце концов, все, что произойдет потом — через месяц, через год, через десятки лет.
Она все время посматривала на Аиду, сидевшую позади камеры. Прижав руки к груди, Аида шевелила губами, неслышно повторяя каждое слово, произнесенное Майей. Ее присутствие успокаивало Майю, поддерживало, придавало ей уверенности.
Ничего не утаивая, Майя рассказала о своей жизни, работе, как мелкие ее промахи были раздуты до размеров уголовных преступлений, как ее шантажировали, угрожали расправой.
Рассказала и о своем бывшем муже Иосифе Самуиловиче Берковиче, рассказала все, что было ей известно, начиная с жутких, кровавых дней гетто до покушения на жизнь одного из научных сотрудников.
— Иосиф Самуилович утверждал, что построил для меня дворец. Дом действительно выглядит как дворец. Но я не могла в нем жить... На каждой стене, на коврах, на дорогой посуде мне виделась кровь расстрелянных и повешенных, замученных и сожженных... Я знаю, что в годы войны еврейская служба порядка сгоняла за колючую проволоку моих единоверцев. Сгоняла ради того, чтобы отдельные толстосумы спасли себя и свои капиталы. Теперь они затягивают нас в свои сети... Им нужно, чтобы кто-то и сегодня убивал, вредил, распылал наше человеческое содружество. Я этого не хочу! После долгих раздумий я пришла сюда... И обращаюсь к тем, с кем росла, училась, жила долгие годы... С кем делила хлеб-соль, радость и горе...
Майя умолкла, отпила глоток воды из стакана, поданного Робочуком. Главное было сказано, и она почувствовала облегчение. Полуоборванные ею жизненные нити, связывающие людей в крепкое сообщество, снова срастались, укреплялись. Она провела рукой по лбу, стараясь припомнить, что еще очень важное, необходимое не успела сказать.
— Ага! Вот что... На первый взгляд мелочь... Стук каблуков, когда спешишь на работу... Резные листья каштанов над головой... Гипсовые львы у входа в горисполком напротив моих окон... Толкотня в трамвае и гомон Галицкого рынка... И мраморный Мицкевич... И зеленое половодье Стрийского парка... И еще... И еще... Я бы осиротела без всего этого... Да что там — не смогла бы жить... Поэтому за все, что я сделала плохого, искренне прошу у своих земляков прощения...
После выступления Майи прокурор с глубокой складкой над переносицей спросил ее:
— Скажите, ваше заявление не вынуждено? Вас никто не принуждал?
Майя грустно улыбнулась:
— Вас пригласили сюда, так сказать, в пожарном порядке. Вы оставили свои неотложные дела... На принуждение, на то, чтобы заставить меня сделать заявление, необходимо время... Не так ли? Кто-кто, а вы наверняка знали бы... Я пришла сама.
— Ваш бывший муж находится под следствием, — продолжал прокурор. — Что бы вы могли сказать по этому поводу?
— Извините за резкость, но это уже ваша работа, — с вызовом ответила Майя.
— Ваше отношение к сионистам? — поинтересовался представитель профсоюза.
Майя пожала плечами.
— Мое мировоззрение сложилось здесь, на нашей земле, в нашем обществе. По-моему, этим все сказано.
— Чем вы собираетесь заниматься? — спросил Робочук.
— Тем же, чем занимаются специалисты, которых отстраняют от работы
