— Кстати, в речку можем и не успеть. Все-таки оставим в лесу.
Мэтт уставился на Елену во все глаза.
— Нет. Я не поеду.
Елена включила сияние своих голубых глаз на полную мощность.
— Мэтт, садись в машину. Без разговоров. Есть такое слово — надо. Отец Кэролайн и судья, который выписал ордер на твой арест, родственники. Мередит сказала: его могут линчевать. Даже Мередит говорит, что тебе следует уехать. Не надо собирать одежду — разберемся с этим по ходу.
— Но... Это ведь все вранье.
— Они сделают так, что все поверят. Кэролайн будет плакать и рыдать. Никогда бы не подумала, что девушка из мести способна на такое, но Кэролайн у нас единственная и неповторимая. Она совсем рехнулась.
— Но...
— Садись в машину, я сказала! Они будут здесь с минуты на минуту. У тебя побывали, у Мередит побывали. Кстати, а у Бонни ты что делаешь?
Бонни и Мэтт переглянулись.
— Э-э-э. Меня попросили посмотреть мамину машину. Она опять сломалась, и...
— Ладно, неважно. Все, поехали со мной! Бонни, что ты делаешь? Звонишь Мередит?
Бонни подпрыгнула.
— Ага.
— Скажи ей, что мы ее любим, целуем и будем скучать. Береги наш город, и... остаемся на связи...
Когда красный «ягуар» рванул с места, Бонни сказала в трубку:
— Ты была права. Унеслись только что. Я не поняла, едет ли с ними Дамон, — его в машине не было.
Секунду она слушала, после чего сказала:
— Да, договорились. До встречи.
Она повесила трубку и приступила к делу.
Дорогой дневник,
Сегодня я ушла из дома.
Не уверена, что фраза «ушла из дома» годится, если тебе уже восемнадцать и у тебя есть своя машина — а главное, когда ты была дома, никто и не подозревал об этом. Поэтому скажу по-другому: с сегодняшнего дня я в бегах.
Еще один момент, от которого несколько не по себе, заключается в том, что я убежала аж с двумя парнями. Причем ни тот, ни другой не является моим парнем.
Я это написала, но... Я же не могу вот так взять и все забыть. Я помню, какие глаза были у Мэтта там, на поляне, — я не сомневаюсь, что он готовился умереть ради меня. Эти глаза, такие голубые... Уффф! Не понимаю, что со мной происходит.
И Дамон. Сейчас я знаю: за этими каменными стенами, которыми он обложил свою душу, есть живая искра. Она спрятана очень глубоко, но она есть. И если быть честной с собой, он задевает какие-то струны в глубинах моей души, и я начинаю дрожать — это какая-то часть моей натуры, которую я сама как следует не понимаю.
Так, Елена. Остановись, пока не поздно! Держись подальше от черной части своей души — тем более что сейчас у тебя есть Сила. Не смей к ней приближаться. Будь ответственной (тем более что у тебя это обычно плохо получается).
Кстати, Мередит рядом не будет, и никто не поможет тебе быть ответственной. И что дальше? Дамон и Мэтт в одной машине? И мы вместе куда-то едем? Ты можешь это представить? Сегодня было уже поздно, Мэтт был слишком ошарашен, чтобы на что-то реагировать. А Дамон просто глупо улыбался. Ничего, завтра он вспомнит о том, какой он демоничный, в этом я не сомневаюсь.
Мне до сих пор досадно, что Шиничи вместе с памятью отобрал у Дамона. то, что с ним сделали Крылья Искупления. Но я твердо убеждена, что глубоко внутри Дамона есть маленький участок, помнящий, каким был Дамон, когда мы были вместе. И сейчас Дамон постарается вести себя как можно хуже с единственной целью доказать, что эта память лжива.
В общем, пока ты читаешь это, Дамон (а я не сомневаюсь, что ты обязательно сунешь нос в мой дневник), — я хочу тебе сказать, что был период, когда ты был хорошим — напишу это так: ХОРОШИМ, — и это было прекрасно. Мы с тобой гуляли. Мы даже смеялись вместе — над одними и теми же шутками. А ты... ты был таким вежливым.
Ты сейчас подумал: «Ага-ага, Елена опять лезет вон из ножи, чтобы превратить меня из грешника в праведника, но я знаю, куда я попаду, и мне плевать на это». Тебе это ничего не напоминает, Дамон? Ты в последнее время ничего такого не говорил? А если не говорил, то откуда я знаю эти слова? Может, допустишь, что на этот раз я говорю правду?
А теперь я выкидываю из головы то, как ты сам себя обесчестил, прочитав личные записи другого человека, которые тебе не предназначались.
Что еще?
Первое: я скучаю по Стефану.
Второе: я плохо подготовилась к поездке. Мы с Мэттом пулей пронеслись по общежитию, он сгреб деньги, которые оставил мне Стефан, я похватала какую-то одежду из платяного шкафа, не разбираясь что к чему — блузки Бонни, брюки Мередит — и ни одной пристойной ночной рубашки.
Но, кроме всего прочего, я увезла с собой тебя, мой драгоценный друг, подарок, который хранил для меня Стефан. Мне все равно никогда не нравилось впечатывать буквы в файл «дневник». Книги с чистыми страницами вроде тебя — вот мой стиль.
Третье: я скучаю по Стефану. Я так жутко по нему скучаю, что вот сейчас написала, про одежду — и расплакалась. Со стороны может показаться, что я плачу из-за одежды, потому что я такая практичная пустышка. А иногда мне хочется рыдать в голос.
Четвертое: мне хочется рыдать в голос прямо сейчас. Только вернувшись в Феллс-Черч, мы узнали, какие ужасы оставили после себя малахи. Кажется, есть еще одна, четвертая, маленькая девочка, которая тоже заражена, как Тами, Кристин и Ава, — точно я этого не знаю, поэтому и сделать ничего не могу. Но у меня есть ощущение, что до конца эту историю с заражением мы еще не знаем.
Пятое: но страшнее всего то, что стряслось в доме Сэйту. Изабель в больнице; везде, где она себя проткнула, жуткие инфекции. Обаа-сан, как все называют бабушку Изабель, была не мертва, как вначале показалось врачам. Она была в глубоком трансе — и пыталась вступить в контакт с нами. Может ли быть, что это она придала мне какую- то часть моей смелости и веры в себя? Этого я уже никогда не узнаю.
А вот в маленькой комнатке был Джим Брюс, и он... Нет, я не могу об этом писать. Он же был капитаном баскетбольной команды! И вот он начал есть себя в буквальном смысле слова. Он съел себе всю левую руку, почти все пальцы на правой руке и губы. И еще он засунул карандаш в ухо и повредил мозг. Врачи говорят (я слышала это от Тайрона Альперта, внука доктора Альперт), что это называется «синдром Леша Нихена» (я правильно написала? Я только слышала это слово, но никогда не видела его написанным), что это болезнь редкая, но среди больных есть точно такие же, как он. Так говорят врачи. Я говорю, что его заставил это сделать малах. Но меня к нему не подпустят, и я не смогу попытаться вытащить его.
Я не знаю даже, жив ли он сейчас. Или уже умер? Его собирались отвезти в какой-то институт, где занимаются такими запущенными случаями.
