«Женатый офицер – не служака», – говаривал адмирал.
Особенно же сердечность Павла Степановича высказалась во время Севастопольской обороны.
Помню, как Нахимов в походе на фрегате «Коварна» сделал мне замечание за то, что моя «десятка» плохо выкрашена или уключины были не в порядке.
Характеристика Нахимова будет неполная, ежели мы не коснемся, хоть вкратце, состояния Черноморского флота того времени.
Всеми экипажными командами обращалось большое внимание на пищу матросов. Экипажные хутора, где выращивались разные овощи, находились на берегу Южной бухты, как раз против северных укреплений и ниже. Они были отличны. Между ними первое место занимал хутор 42-го экипажа, где был тогда командиром Вукотич. На одном бриге, например, пробовали из тех же рационов делать два и три кушания. Чай казенный тогда еще не полагался.
Денег у матросов было много, так называемых «масляных», и некоторые матросы, уходя в отставку, уносили с собой по нескольку сот рублей.
Были мелкие суда, на которых совсем не употреблялись деньги.
Перейдем к гонкам гребных судов.
Сколько бывало приготовлений, например, при состязании вельботов! Некоторые офицеры даже смазывали подводную часть их портером – по примеру английских моряков.
Или также гонки гребных судов под парусами, тогда старались проходить под кормою адмиральского корабля, чтобы при этом все было исправно до мелочей.
А мелкие суда прямо щеголяли своими маневрами и уборкою парусов.
Мне памятен бриг «Орфей» под командою Стройникова и старшего офицера Шестакова, когда этот бриг, пройдя Графскую пристань Севастополя, тотчас же весь рангоут убрал по-зимнему, и команда, забрав койки, с песнями ушла в казармы.
Также помню, как корвету Завадовского[147] велено было с 24 или 48 человеками команды с зимнего положения все принять и выйти в море – в наблюдательный пост.
Надо заметить, что перед войною весь наш флот был на рейде и суда по очереди выходили для практики и наблюдений в море.
Сколько нужно было при этом искусства, чтобы все вышло хорошо.
Все это перетолковывалось и обсуждалось потом, по вечерам, на Графской пристани морскою публикой.
Также интересовались: видел ли Павел Степанович Нахимов и что сказал?
Вообще, это четырехмесячное плавание с Нахимовым осталось мне памятным: все суетились, волновались из-за пустяков и, как говорится, лезли вон из кожи.
Бывало, перед авралом снимались батарейные трапы для того, чтобы по свистку люди быстрее лезли наверх; а отстающих боцмана подгоняли линьками. Все смотрели в оба, чтобы не получить выговора от адмирала.
Припоминаю такой случай: при спуске брам-рей и брам-стеньг Нахимов остался недоволен грот-марсом и, съезжая на берег, приказал двадцать раз кряду поднять и спустить брам-рей и брам-стеньгу. Особенно досталось салинговым, которым приходилось бегать по вантам вверх и вниз, едва переводя дух.
Во время адмиральского обеда или при других случаях Павел Степанович объяснял нам, молодым офицерам, что требовательность и строгость на службе необходимы, что только этим путем вырабатываются хорошие матросы. Он говорил еще, что необходимо, чтобы матросы и офицеры были постоянно заняты; что праздность на судне не допускается и что ежели на корабле все работы идут хорошо, то нужно придумать новые (хоть перетаскивать орудия с одного борта на другой), лишь бы люди не сидели сложа руки.
Офицеры, по его мнению, тоже должны были быть постоянно занятыми; если у них есть свободное время, то пусть занимаются с матросами учением грамоты или пишут за них письма на родину…
«Все ваше время и все ваши средства должны принадлежать службе, – поучал меня однажды Нахимов. – Например, зачем мичману жалование? – Разве только затем, чтобы лучше выкрасить и отделать вверенную ему шлюпку или при удачной шлюпочной гонке дать гребцам по чарке водки… Поверьте-с, г. Ухтомский, что это так!
Иначе офицер от праздности или будет пьянствовать, или станет картежником, или развратником. А ежели вы от натуры ленивы, сибарит, то лучше выходите в отставку! Поверьте, я много служил, много видал и говорю это вам по опыту. Я сам прошел тяжелую служебную школу у Мих[аила] Петровича] Лазарева и за это ему очень благодарен, потому что стал человеком».
«А школа эта была тяжелая, – продолжал Нахимов. – Например, мы были с Лазаревым на фрегате три года в кругосветном плавании. Мы, гардемарины[148], исполняли все матросские работы. И раз за упущение или непослушание приказано было обрезать выбленки на бизань-вантах, и мы, гардемарины, должны были снова идти на марс и продолжать учение».
…В понятиях адмирала Нахимова, хорошо знавшего морское дело, корабль был предметом одушевленным, где всякий знал свое место, начиная от капитана до юнги.
Подобного идеала в Черноморском флоте можно было достигнуть лишь при продолжительном плавании и при несменяемых командах, когда ротные командиры шли в поход со своими людьми.
Не то было впоследствии, когда один мичман заведовал четырьмя ротами.
Матрос знал, что с него хотя и взыскивают, но за него всегда, в случае нужды, и заступятся…
Без любви же к морю, по его мнению, немыслимо было любить и морскую службу…
Однажды во время кампании, за адмиральским обедом, когда Нахимов при мне говорил о взглядах и идеалах иностранных моряков, кто-то из присутствующих рассказал, что Константин Николаевич во время морского путешествия своего был в гостях в Мальте у английского адмирала Паркера и, между прочим, спросил, с какого дня тот считает себя счастливым? «О, – отвечал англичанин, – я считаю себя счастливым с того дня, когда мы после наполеоновских войн на шпиле [вертикальном вороте] флагманского корабля делили призы и мне достался, на мою долю, полный миллион фунтов стерлингов».
На это Павел Степанович заметил: «Что это за счастье, ежели подумать, сколько пришлось сжечь неприятельских транспортов, сколько погубить людей для того, чтобы одному адмиралу получить плату в миллион фунтов стерлингов!.. Что же получили подчиненные его?! Помилуйте! Это мыслимо только в разбойничьем государстве, где все совсем не прельстило бы русского адмирала, например, М. П. Лазарева… Вот было бы лестно идти драться с неприятелем, когда ваши корабли в боевой готовности, когда вы уверены в своих офицерах и командах… Да, это я понимаю!.. И когда после одержанной, славной победы вы можете с гордостью сказать, что исполнили свой долг…»
К характеристике Нахимова прибавим, что он всегда участвовал в экзаменной комиссии мичманам, задавая сам им разные вопросы из морской практики, что и заносилось им в его памятную книжку, а в собрании флагманов и капитанов принималось в расчет при назначении офицеров в предстоящее плавание.
