Я села на железные ступеньки, чтобы обдумать следующий шаг, и тут мне на плечи хлынул теплый и хлесткий ливень. Я подняла голову – было пасмурно, но дождь не шел, – и увидела этажом выше толстую женщину, поливавшую герани.
– Эй! – крикнула я, попятившись.
Женщина наклонилась и, увидев меня, рассмеялась.
– Извини, красавица… Ты подружка красавчика Максима?
Она говорила с сильным португальским акцентом и, казалось, находила вполне нормальным, что какая-то женщина сидит на пожарной лестнице перед окнами спальни Максима. Неутешительно, подумалось мне.
– Он сегодня улетает, – продолжала толстуха. – Ты знаешь, в котором часу?
– Нет…
Я прекрасно понимала, что, выдавая свою неосведомленность о расписании Максима, тем самым косвенно признаю, что я – не его подружка, а стало быть, не кто иная, как дура чокнутая, да вдобавок, возможно, еще и взломщица. Но женщина и тут не удивилась, и я подумала, что, может быть, именно к ней обращалась бедная Марианна несколько месяцев назад, чтобы узнать, когда Максим вернулся из Европы.
– Нет, – все-таки повторила я. – А вы не знаете?
– No… но подожди-ка минутку, красавица.
Она ушла к себе, а я обнаружила, что моя белая рубашка стала теперь полупрозрачной, что отнюдь не улучшило мой имидж, и это еще мягко сказано. Толстуха вышла и стала спускаться ко мне – лестница закачалась под ее весом.
– Держи-ка, – сказала она, протягивая мне цилиндрик из коричневой бумаги. – Отдашь Максиму, пусть возьмет с собой в самолет. – Я взяла цилиндрик, от которого разило чесноком. – Это моя домашняя колбаска, – объяснила женщина. – Максим очень ее любит, покушает в самолете.
Я посмотрела на нее – жест был до того несуразный, что я не знала, что сказать. Но она, явно очень довольная, широко улыбнулась мне, похлопала по щеке и полезла назад. Я так и стояла на площадке с мокрыми волосами и с колбасой в руке, пока не сообразила, что Максим может появиться с минуты на минуту, и как я тогда буду объяснять свое присутствие? Я сунула колбасу в сумку, спустилась и села поодаль на скамейку, чтобы обдумать дальнейший план.
Неутешительный вывод пришлось сделать примерно через шесть секунд: плана у меня не было. Просто сидеть и ждать перед домом Максима незнамо сколько времени я не могла. И пока я не знала, в котором часу у него самолет и где он сейчас, я не могла выработать что-либо, хоть отдаленно похожее на план. Поэтому я с радостью поняла, что «вынуждена» позвонить Катрин и Никола! У меня было, наконец, долгожданное оправдание, чтобы попросить помощи и поддержки у моих терпеливых друзей.
– М-м-мм-алло… – ответила Катрин. Голос ее был ниже обычного как минимум на три-четыре октавы, и меня разобрал смех.
– Как ты? – спросила я для проформы: когда Катрин после вечеринки говорила голосом Пьера Лебо[78], без вопросов было ясно, что ей худо.
– Я хочу умереть, – сказал Пьер Лебо.
– Да, представляю себе…
– Я даже не помню, чем кончился вечер…
– Может, это и к лучшему, – утешила я, вспомнив ее бессвязные «люблю-у-уууу».
– Угу. Нико мне это повторяет уже второй час. А я вдобавок проспала отъезд Эмилио… Они, оказывается, еще успели сходить на крышу посмотреть восход солнца с Сьюзен и Ноем… А ты как, в порядке?
– Ну… И да, и нет.
– Я не в форме для загадок, киска, короче, выкладывай, пока я опять не уснула.
– Допустим, я скажу тебе, что меня посетило озарение сегодня утром… – Катрин в трубке терпеливо вздохнула. Она явно была совсем, ну совершенно не в том состоянии, чтобы выслушивать откровения об озарениях. – Допустим, я поняла, что, возможно, Максим – the one?
Молчание.
– Кэт?
– Ты где? Я сейчас приду.
Не успела я сказать «нет», как услышала стон, потом стук, потом снова стон, еще более жалобный.
– Не-а, – сказала Катрин. – Прийти не могу. Совсем никакая.
– Ничего, ничего, я сама сейчас приду. Мне надо повидать Нико. Максим улетает сегодня в Лондон, помнишь?
– Ох, твою мать.
– Именно это я говорю с одиннадцати утра.
– Здесь он, здесь. НИКО!
– Ладно, я скоро.
Я хотела уже повесить трубку, но Катрин окликнула меня:
– Жен! Жен!
– Да, что?
– Если будешь проходить мимо аптеки…
Через двадцать минут я была уже у двери моих друзей с полным набором для выживания с похмелюги – гаторейд, тайленол, антацид и, от щедрот моих, – водка и сок кламато. Я с тоской покосилась на квартиру Эмилио, где уже суетились, осваивая территорию, новые жильцы, и постучала.
Послышались легкие шаги Ноя, и он открыл мне с широкой улыбкой на своем милом личике.
– Папа говорит, ты самая большая дурища на свете! – крикнул он вместо приветствия.
Я хотела что-то ответить или, по крайней мере, прикинуться возмущенной, но что я могла сказать? Да, я действительно самая большая дурища на свете. И я только молча кивнула.
– Ты чё, правда? – спросил Ной.
– Угу.
– Как бы… на всем свете? – Он был явно очень возбужден тем фактом, что лично знаком с самой большой дурищей на всем свете.
– Да, – сказала я. Ответом мне была лучезарная улыбка и, увы, первый в жизни восхищенный взгляд Ноя. – Может быть, даже во всей Вселенной.
– Вау.
– Вот именно, вау. – Из кухни вышел Никола. – Катрин мне все рассказала.
Из-за спинки дивана в гостиной высунулась рука Катрин и помахала мне в знак приветствия.
– Я принесла тебе набор для выживания, – сказала я ей.
Она поблагодарила меня жалобным стоном.
– На улице дождь? – спросил Никола, подходя ко мне. Я вспомнила про свои мокрые волосы и прозрачную рубашку.
– Нет…. Это толстая португалка меня окатила.
– Что? – Никола подошел ближе и вдруг остановился. – Слушай, от тебя еще и чесноком пахнет!
– Да, это тоже толстая португалка…
Катрин, сделав, очевидно, нечеловеческое усилие, если судить по количеству стонов, которых оно ей стоило, села на диване, чтобы посмотреть, о чем говорит ее кузен.
– Это долго объяснять, – сказала я. – Я как бы ходила шпионить за Максимом.
– Так, чую, тебе есть МНОГО чего нам порассказать, – кивнул Никола.
– Да, я знаю, но можно сначала узнать? Про Максима? А то я буду рассказывать вам, как меня окатила толстая португалка, а мужчина моей жизни тем временем улетит в Англию.
