Чернодлав увидел на его щеках слабый румянец и услышал ровное дыхание. «Пусть спит, разбудит сын… всё пока хорошо!» И вернулся к костру.
— Менду[153], - услышал он за спиной приветствие.
Обернулся. На белом скакуне важно восседал Ошур. Рядом с ним стояли недвижимо верховые телохранители, некоторые скосили глаза на поверженного гнедого. И в их взорах отражалось немое удивление. Но вождь не замечал убитого коня или не хотел замечать, его сейчас интересовал отец… Поэтому без промедления шаман начал говорить:
— После полуночи к ложу больного прилетели черные мангусы, они были жутко безобразны, при одном их виде человек теряет сознание. Я твоего отца и погрузил в спокойный сон, видишь, он и сейчас спит и не ведает того, что здесь произошло… Я вскочил в седло, выхватил из ножен меч и стал сражаться со страшными чудовищами. Кажется, я нанёс им несколько смертельных ран. Зришь кровь на моем лице, груди и плечах?… Но силы были неравны… Подо мной, пронзённый, упал конь, а я получил сильный удар по голове… Очнувшись, увидел, как черные ночные мангусы упивались лошадиной кровью, я же боялся, что они снова начнут сосать кровь из тела твоего отца, но этого не случилось, так как они вскоре насытились… Улетая, один из них погрозил мне железным пальцем и, указывая на больного, зло рассмеялся. «Мы не оставим его в покое, — сказал он. — Старику суждено умереть…»
Шаман смело взглянул в глаза Ошура и уловил в них на миг блеснувшую радость… Последние слова Чернодлав произнёс громким голосом, рассчитывая так, чтобы их хорошо услышали подъехавшие слуги и некоторые из домочадцев.
— Вот тебе! — Ошур бросил Чернодлаву кожаный мешочек с золотыми и приказал грузить отца на арбу.
Гнедого не захотели разрубать на мясо, опасаясь колдовских укусов черных ночных мангусов, сволокли в яму на съедение орлам, волкам и шакалам. Чернодлаву по повелению вождя подвели коня, но шаман отрицательно покачал головой, изъявив желание сопровождать больного.
Арба заскрипела, старик открыл глаза.
— Слава Гурку! — радостно произнёс он. — Снова вижу желанное Солнце, и на душе светает. Благодарю тебя, внук Акзыр-шамана, ты и сам стал великим шаманом… Сын! — позвал он молодого владыку.
Чернодлав махнул рукой, и Ошур подъехал к повозке.
— Сын, — приподнялся на локтях больной, — ты наградил лекаря?
— Наградил, отец, ты всё же лежи…
— Мне лучше, намного лучше.
— Может, поешь?
— Хорошо… Со мною пищу разделит и лекарь… Так ведь?
— Так, — подтвердил сын Повелителя.
Чернодлав скосил глаза на молодого вождя, и тот, усмехнувшись, бросил ему на колени бурдюк и кусок баранины:
— Пей и ешь, шаман, ты заработал своё. Жалую! — и отъехал.
Бурю разных чувств вызвало в душе Чернодлава это благодеяние вождя. Но шаман теперь знал, что молодому владыке он нужен… «Слава Гурку!» — повторил следом за стариком Чернодлав.
На уртоне радостными возгласами встречали Чернодлава и старика прослышанные о содеянном поединке с черными ночными мангусами женщины, осыпая арбу полевыми цветами. Бросали их и под копыта белого скакуна молодого владыки, восхваляя его красоту и мудрость.
Весь день стан радостно гудел: мужчины, женщины, пожилые и даже дети пили айран, ели мясо, плясали и пели гимны солнечному божеству; возле юрты Повелителя тоже шёл развесёлый пир.
На высоком топчане, украшенном цветами и пёстрыми лентами, восседал Ошур и зорко, совсем по-трезвому (хотя и часто прикладывался к турьему рогу), наблюдал за происходящим. К нему приблизился шаман.
— Мой Повелитель, завтра на переправе появятся лодьи киян, дай мне сто лучших лучников, и мы нападём на княжескую рать: месть черным огнём жжёт мою душу, помоги унять её… Взываю к тебе! Помоги, дай!
— Хорошо, шаман… Будь по-твоему. Я знаю сам, что это такое, когда месть полыхает в сердце…
К вечеру старику стало плохо, напрасно он звал к своему ложу сына, тот вместе с телохранителями и шаманом ускакал в лесную юрту, забрав с собой для услады красивых ясырок[154]. Женщина-сиделка, сообщив, что Ошура рядом нет и не будет до самого рассвета, как могла, старалась облегчить страдания больному, хотя она-то очень хорошо знала: владыке осталось жить немного, и на восходе солнца его душа должна покинуть тело и улететь в солнечное царство своих предков.
Вскоре он стал бредить и метаться на ложе — в его теле забушевал предсмертный огонь: глаза остекленели, захрипело в груди, больной порывался встать, но в изнеможении падал на меховые подстилки.
Тело его вдруг выгнулось, и некогда грозный Повелитель испустил дух.
…Предав на восходе солнца тело бывшего владыки угров огню и воздав ему великие почести (вместе с ним было сожжено тринадцать молодых, предварительно умерщвлённых рабынь, в их числе и женщина-сиделка, тринадцать белых и столько же черных волов), состоялся пышный обряд возведения Ошура в чин Повелителя. А потом он изъявил желание участвовать вместе с сотней лучших лучников в набеге на киевлян, для чего отправил с Чернодлавом дозор в количестве тоже тринадцати[155] человек.
Разведчики поскакали в сторону Витичева и через несколько часов лошадиной рыси обнаружили расположившуюся на отдых в лесном распадке передовую сотню Умная. Чернодлав по шишаку на серебряном шлеме сразу узнал древлянского воеводу, сделал знак воинам, чтоб не высовывались из-за бережистого берега, скрывавшего их, и велел ждать появления на реке первой лодьи киевлян. Как и предполагал шаман, ею оказалась Аскольдова, и он тут же прикинул в уме, что сотня Умная, которая, судя по всему, служила ещё охраной головным судам, на Крарийской переправе из-за гористой местности должна поотстать, а киевский князь, кажется, и не думает ни о какой опасности — ишь, как ходко, на всех парусах, бежит его лодья… Да и какая опасность должна угрожать сильному войску?! Кочевники суются в том случае, если малочисленны караваны и можно хорошо поживиться…
Разведчики пустили обратно коней в галоп, в стане сменили на новых и уже во главе с молодым владыкой поскакали к священной реке. Но Чернодлав не надеялся так легко обхитрить Умная, он хорошо знал характер мудрого воеводы и не ошибся: когда тот видел, что сотня не поспевает за ходом головной лодьи, высылал вперёд с десяток всадников, которые должны были предупреждать об опасности. Но на этот раз слишком беспечным оказался этот десяток, уже привыкший не встречать никого из неприятелей, сбился в кучу на днепровской круче, и угрские лучники без особого труда враз побили всех стрелами.
Днепр сверкал на солнце ослепительными бликами, ветерок, сопутствующий парусным судам, идущим к Понту, рябил воду, отчего эти блики ярко лучились, вспыхивая, словно высыпанное из кожаного мешочка серебро.
