– Да ладно. Как ваша Weltschmerz?
– Живет и процветает.
Джек сочувственно кивнул, поскольку сказать ему было нечего.
– Пожалуй, начну работать, – вздохнула Эшлин.
– Эта ваша грусть, – медленно произнес Джек, – она абстрактна или принимает какие-нибудь определенные формы?
Эшлин задумалась.
– Наверно, да, определенные формы… Например, тот бездомный парень, мой знакомый, помните? Бу, тот, что с фотографий в нашем журнале. Благодаря ему бездомность стала для меня реальной, и это разрывает мне сердце.
Помолчав, Джек сказал:
– А знаете, мы бы могли взять его на работу. Для начала что-нибудь простое – курьером, что ли, на нашу телестудию.
– Но вы ведь не можете взять на работу совершенно незнакомого человека.
– С Бу я знаком.
– Как это?
– Однажды увидел его на улице. Узнал по фотографиям. Мы поболтали немного. Я хотел его поблагодарить, те фотографии украсили наш журнал, подняли его на другую высоту. И он показался мне очень неглупым парнем.
– О да, он такой, всем интересуется… Погодите, вы это серьезно?
– Разумеется, отчего же нет? Бог свидетель, мы ему обязаны. Только посмотрите, каким потоком пошли к нам рекламодатели после этих фотографий.
Эшлин на миг оживилась, но тут же погрузилась в прежнее отчаяние.
– А как же остальные бездомные? Те, кого не фотографируют?
Джек невесело рассмеялся:
– Всех обеспечить работой не могу.
Дверь с громким стуком распахнулась, и на пороге возник щеголеватый молодой человек.
– Привет, ребята! – томно воскликнул он.
– Это кто? – поинтересовалась Эшлин, окидывая взглядом его мелированные вихры, элегантные сиреневые брюки, прозрачную майку и узкую, в обтяжку, кожаную куртку, которую молодой человек пытался с себя стащить.
– Робби, наш новый коллега. Вместо Мерседес, – пояснил Джек. – С четверга работает. Робби! Иди сюда, познакомься с Эшлин.
Робби прижал руку к практически голой груди и изобразил удивление.
– Сладенькая моя!
– По-моему, он гомик, – прошипел Келвин.
– Элементарно, Ватсон, – язвительно отозвалась Трикс.
Робби торжественно пожал Эшлин руку и, ахнув, схватился за ее сумочку.
– Просто Гуччи, да и только! Ах, как мне стильно, восторг!
К своему удивлению, Эшлин даже удалось заняться делами. Правда, ничего сложного ей не поручали. И единственным материалом, категорически не появлявшимся на ее столе для правки, дополнения или набора, была ежемесячная статья Маркуса Валентайна.
В конце дня мама забрала ее с работы и благополучно препроводила домой.
Утром во вторник после долгих уговоров, ухищрений и материнских увещаний Эшлин опять отправилась на работу. И в среду утром тоже. И в четверг.
В пятницу Моника уехала в Корк.
– Пора мне, – сказала она перед отъездом. – Пока я здесь, твой папа, наверно, спалил дом дотла. Смотри принимай таблетки – ничего, если голова будет кружиться или затошнит, – потом походишь к психотерапевту, и все будет хорошо.
Эшлин во всем с нею согласилась, пошла на работу и до обеда держалась вполне молодцом, а потом в редакцию заявился Дилан. У Эшлин тоскливо засосало под ложечкой. Наверняка он с новостями. С новостями, которых она страстно ждет, точно зная, что от них неминуемо будет больно.
– Пообедаем вместе? – спросил Дилан.
Его появление произвело в редакции настоящий переполох. Те, кто не знал Маркуса Валентайна в лицо, возбужденно шептали тем, кто знал: «Это он?» Неужели они станут свидетелями романтического воссоединения? Поэтому все были очень разочарованы, когда те, кто знал больше, прошипели в ответ: «Нет, это муж подруги».
Пока Эшлин ходила за сумкой, Дилан и Лиза посмотрели друг на друга с понятным для двух красивых людей взаимным интересом.
Дилан изменился. Хорош собою он был всегда, разве что чуть вяловат. Но теперь вдруг в нем появилась некая определенность, даже магнетизм. Приобняв Эшлин за талию, он повел ее к выходу, и взгляды всей редакции были прикованы к спинам двух рогоносцев и товарищей по несчастью.
В соседнем с редакцией пабе они нашли свободный столик в углу. Эшлин ограничилась бокалом кока-колы, а Дилан взял пива.
– Блин горелый, – выдохнул он, – ну и вечерок у меня вчера был.
– Ты все еще у мамы? – спросила Эшлин.
– Ага, – невесело кивнул он.
Значит, Маркус и Клода до сих пор вместе… Оказывается, это еще не до конца переболело и сейчас проявилось в коротком приступе безумия. Эшлин ощутила острый, почти неодолимый позыв к рвоте.
– Что у вас нового?
– В общем, ничего. Мы договорились, что я буду навещать детей по выходным и ночевать дома в субботу.
Помолчав, Дилан виновато добавил:
– Я сказал Клоде, что подожду, авось она опомнится. Хотя она до сих пор утверждает, что любит этого мерзавца. За что, понять не могу. – Охнул, спохватился: – Извини.
– Ничего.
– Ты-то как?
Стоило Дилану переключить внимание на Эшлин, и он сразу стал прежним Диланом.
Эшлин колебалась. Что тут скажешь? «Я ненавижу весь свет, ненавижу себя за то, что жива, я сижу на антидепрессантах, по утрам маме приходится самой выдавливать мне на щетку зубную пасту, а сегодня она уехала обратно в Корк, и я даже не знаю, как теперь чистить зубы».
– Хорошо, – ответила она.
Кажется, Дилан не очень поверил, и Эшлин заверила его:
– Честно, все в порядке. Давай расскажи, что там у вас еще новенького.
Дилан скорбно вздохнул:
– Больше всего меня беспокоят дети. Они совсем растерялись, на них тяжко смотреть. Но для того чтобы знать всю правду, они еще малы. И настраивать их против матери в любом случае неправильно, даже если я ее ненавижу.
– Ты ее не ненавидишь.
– Уж поверь мне, Эшлин, ненавижу.
Жалкие уловки! Клоду он ненавидит только потому, что очень сильно любит ее.
– Может, все еще рассосется, – сказала она вслух, имея в виду не только Дилана, но и себя.
– Ага. Поживем – увидим. Ты с кем-нибудь из них говорила?
– Клоду видела недели две назад, в ту пятницу. Но так и не смогла связаться с… – она запнулась. Произносить вслух имя было больно. – …Маркусом. Пыталась звонить, но он не берет трубку.
– Может, тебе зайти к нему домой?
