их внимание кашлем. Сегодня я пройду мимо супермаркета «Вашингтон-Мол» и Мемориала Линкольну и посмотрю на звезды, как обычно делаю, когда иду домой в Иерихоне.
23
Мне жаль Вам это говорить, сенатор, но вы убили мою дочь.
22
Его окружили на ресепшене Dupont Circle. Рукопожатия. Визитки. Потом он не мог вспомнить ничего из того, что произошло в тот вечер, хотя одну женщину не забудет никогда, блондинку низенького роста в обтягивающем платье, которая стояла самая первая в ряду этих людей, улыбалась, у нее были очень белые зубы, она наклонилась к нему, он увидел нагое тело по краям ее платья, плечи, ногти, накрашенные зеленым лаком, она протягивала руку, он не мог пожать ее, нет, ее рука приблизилась к его груди, рядом с плечом, все замерло, протянутая рука, такие соломенные волосы, так много веснушек, она собиралась прикоснуться к его щеке или к шее, он отстранился, смущенный, но она все еще улыбалась, эта американка, и кто-то смеялся, комната была наполнена подносами, подносами с напитками, подносами с едой, подносами, чтобы защитить себя, треснутыми подносами, дубинками, одиночными камерами, люди смеялись, а ее пальцы все еще протягивались к нему, «стойте», сказала она, «позвольте мне», и прикоснулась к вороту его рубашки, он почувствовал как ногти царапнули его за шею, у артерии, которая пульсировала, как сумасшедшая, она что-то быстро оторвала и сложила, возможно, нитку с ворота или волос, она все еще улыбалась, он знал это, она подняла это голыми пальцами, пластырь упал на ворот рубашки во время речи, приклеился туда, он почувствовал, как лицо полыхнуло жаром, что ему теперь оставалось делать?
21
На следующий день он сидел в кресле в кабинете сенатора. Он снова начисто выбрился, но в этот раз аккуратнее, чтобы не порезаться. Надел костюм и галстук, заново натер лаком ботинки. Ему было отведено всего десять минут, но и он хотел сказать всего одну вещь – и когда он ее сказал, протянул фотографию Абир по столу, большую и глянцевую, двадцать на тридцать, «Вы убили мою дочь», сенатор даже не дрогнул, он взял фотографию, кивнул и поставил ее аккуратно на лист стекла на столе. Он прекрасно понимал, о чем говорит Бассам, сказал он. Американская винтовка. Американский джип. Американское обучение. Американский слезоточивый газ. Американский доллар. Он знал об аргументах на обеих сторонах баррикад, сказал он, но времена меняются, заключаются соглашения, все хотят одного и того же, мы подходим к этому с миллиона разных сторон, я понимаю вашу боль, господин Арамин, я не говорю это, пытаясь принизить ее значение, поверьте мне, я чувствую ее, я тоже отец и учусь каждый день, расскажите мне побольше об Абир.
Дверь открылась, и зашла помощница. Сенатор взмахом руки попросил ее уйти. Он снова взял фотографию.
Это могло оказаться, подумал Бассам, политической игрой, но здесь не было камер, не было репортеров, не было диктофонов. Сенатор смотрел на фотографию: «А вы, господин Арамин? Где вы выросли?»
– В пещере.
– Я имею в виду, – сказал сенатор, улыбнувшись, – где на самом деле?
20
Смадар родилась в больнице «Хадасса». Где умерла Абир.
19
Одна история стала другой.
18
До самого сегодняшнего дня сенатор Джон Керри хранит фотографию Абир на стене своего кабинета.
17
Заборы вдоль дороги окрашены в белый цвет. Подъездные дороги к домам украшены с обеих сторон розовыми кустами, рододендронами, колокольчиками. Там стоят серебряные и черные машины, которые блестят на солнце. Детские игрушки раскиданы повсюду. Под окнами домов развеваются флаги: голубые, белые и красные.
Его пронзил ужас. Непроизвольный. Временами такое случалось: его наполняла пустота, он думал, что это вообще все значит, эти путешествия, конференции, бесконечные просторы, обреченность всего этого. Раздевания догола. Бесконечные объяснения.
Он не мог отделаться от мысли о той женщине, которая сняла пластырь с его ворота.
Она подняла его, сложила пальцами пополам, маленькая кровяная точка.
16
Звук – наиболее предпочтительная форма коммуникации среди птиц, так как производимые звуки – пение, призывы, гоготание, свист, курлыканье, карканье, щелчки, трели – распространяются на бÓльшее расстояние, чем способно окинуть птичье зрение.
15
Он был с Нурит в отпуске в Тоскании, когда увидел указатель. Он остолбенел. Центр Ваиля Зуайтера. Стрелка указывала идти вдоль по бульвару в городе Масса. Это была узкая и мощеная улица. На верхних окнах зданий сушилось и развевалось белье. Дети возили друг друга в расплющенных картонных коробках.
Это была витрина старого магазина. Дверь заперта. Они прикрыли глаза рукой и заглянули внутрь через стекло. Несколько столов со стеклянными коробками. Несколько полок с книгами. Какие-то постеры на стенах. Они постучали в окно, но никто не ответил.
Уже на полпути обратно на главную дорогу Рами услышал, как сзади кто-то кричит. Им махала какая-то женщина. У нее были седые, но длинные волосы, заплетенные лентами. На ней было надето элегантное платье на пару размеров больше нормы. На ногах – домашние тапочки. Она заговорила по-английски. Она увидела из своей квартиры, сказала она, как они заглянули в окно. Директор центра улетел в Сидней и оставил ей ключи. Сейчас не так много туристов, но, если они хотят, то могут зайти, ей очень жаль, но самой ей нужно сходить в магазин за продуктами для сына, не могли бы они взять ключ и закрыть за собой, когда все посмотрят?
Такое возможно только в Италии, подумал Рами.
Она протянула ключ, а потом замешкалась на секунду и спросила: «А вы откуда?»
Вопрос его насторожил. Может быть, она узнала его акцент? Может быть, станет спрашивать, что он здесь делал? Она его неправильно поняла?
– Из Венгрии, – сказал он, замешкавшись.
– Венгрии?
– Первоначально.
Она улыбнулась и положила ключ ему на ладонь.
14
Удивительно, как мало вреда причинила пуля самим страницам. Вхождение было чистым, книгу разорвало только с одной стороны. Она вошла под углом справа и вышла в центре рядом с позвоночником.
13
Рами прикоснулся к пуле. Она казалась маленькой и теплой, как что-то, что полно решимости достигнуть своего назначения.
12
В Терезиенштадте в тысяча девятьсот сорок третьем году Виктор Ульман сочинил одноактную оперу «Император Атлантиды»
