Наш старший выучил в школе русский язык настолько, что уже довольно хорошо все понимал, и я слышал, как он робко общался на нем со своими одноклассниками. Да, английский все-таки был для него круче, но в Финляндии он продолжает изучать русский.
Дети научились ценить свою родину. Они скучали по Финляндии, по друзьям и всему финскому. В нашем среднем сыне под давлением российского и якутского патриотизма проклюнулся вдруг фанатичный патриот Финляндии. Финская еда, финский детский сад и даже мебель для него теперь самые лучшие в мире. Говорит, даже макароны и бананы становятся лучше, если они побывали в Финляндии. Сейчас он рисует финский флаг и бесконечно слушает в машине гимн Финляндии. Правда, это не мешает ему бравировать перед друзьями своим сибирским опытом, типа: «Ты летал когда-нибудь на российском вертолете?»
Когда за день до отъезда я спросил детей, что для них было самым лучшим в Сибири, они выбирали или шоколадки Kit Kat, или мороженое. Когда я спросил, по чему они в Финляндии больше всего соскучились, ответы были более развернутые и разнообразные. Четырехлетний вспомнил оставшийся на родине Lego с драконом. Семилетний ждал туалета в доме. А наш старший, единственный, кто попал в российскую школу, больше всего скучал по финскому языку.
Наш четырехлетний малыш выразил скромную надежду, что он больше никогда не окажется в России в полицейском участке. Он был в одном таком с мамой, и задержанные из-за решетки махали ему, у некоторых не хватало зубов. Сейчас ему нравится слушать в Youtube «русские песни» – на самом деле это якутские хиты, которые мы периодически ставим на компьютере. А еще русские для наших детей теперь – это люди с азиатскими чертами лица.
Окончательные результаты человеческого эксперимента выяснятся позже. Может, кусок детства, проведенный в Сибири, обернется интересом к восточному соседу – стал же финн Йоханнес Гранэ, выросший в Сибири, потом исследователем региона. А может, наоборот, дети совершенно не захотят смотреть на восток. Но какой-то след год в Сибири в них определенно оставил, может, и несколько травматический. Но опыт этот не забудется.
Я давно задумал поехать в Сибирь и думал привезти туда детей – правда, их не спросив. Я думал, что в нежном возрасте то, что они вырастут иначе, чем в тепличных условиях в Финляндии, повлияет на их идентичность. Этот опыт подготовит их к жизни лучше, чем год в благополучных кварталах Нью-Йорка или Берлина. Двоюродные братья и сестры моей матери в детстве в 1940–1950-х много лет провели сначала в деревушках в оккупированной финнами советской Карелии и потом в финских лесах в Вармланда[71] с родителями-скульпторами[72]. Во взрослом возрасте они вспоминали это как лучшие моменты детства.
Я воображал нашу жизнь в Сибири немного иначе. Жена и дети наслаждались бы каждым моментом, и все бы отпечаталось в их памяти навечно. Я представлял себе, как за год мы все выучим и свободно будем говорить и по-якутски, и по-русски. Что мы естественным образом встроимся в местное сообщество. Что перед нами будет расстелена красная ковровая дорожка.
Настоящая Якутия и якуты отличались от того, что я себе представлял, и это было неизбежно. В деревне мы познакомились со многими, и еще больше народу знали нас. И при этом мы оставались для них странной диковиной. Ни разу никто в Тёхтюре не пригласил нашу семью в гости. Конечно, год или два – это слишком короткое время, чтобы тебя приняли как часть довольно закрытого сельского сообщества. А может, это требовало от нас неких усилий, на которые мы просто были неспособны. Для настоящей интеграции надо было по крайней мере владеть якутским языком. Обычно в России все намного проще, если ты заранее знаешь хотя бы одного человека. Мы нагрянули в Тёхтюр, как с неба свалились, и первый наш контакт в деревне была наша хозяйка Октябрина. Но мы и наши односельчане стали постепенно привыкать друг к другу. Может быть, процесс нашей интеграции пошел бы и дальше, но жители села и мы сами знали, что наше время в Сибири ограниченно.
К счастью, односельчане напоследок оставили хорошее впечатление. В последний день к нам в гости пришел поиграть одноклассник старшего сына – Коля. И еще много недель после нашего отъезда из Тёхтюра мой телефон звонил и детский голосок спрашивал по-русски, когда наш сын вернется. Нашей новой хозяйке Люции после отъезда мы оставили все ненужные нам уже вещи и продукты. И в тот же вечер от нее пришло сообщение по Whatsapp: «Выпили ваше пиво за ваше здоровье!»
Я уже заранее представлял, как наш самолет поднимется в небо и дети со слезами на глазах смотрят на удаляющуюся реку Лену и покрытую пятнами маленьких озер тайгу. Но моя семья уезжала из Якутии в счастливом предвкушении возвращения домой. А я, наоборот, расчувствовался. Я всегда восхищался финскими переселенцами, уехавшими на восток, в Россию. Когда-то, работая в Петербурге, я отремонтировал себе там квартиру и построил дачу на Ладожском озере. Меня вдохновляла мысль о том, что у меня есть дом на чужбине. Если честно, я думал что, может, мы останемся в Сибири не на два года, а подольше. Вдруг Якутия станет нашим домом, думал я наполовину серьезно. Если бы со стороны семьи был хоть малейший намек в эту сторону, мы, может быть, и остались бы. Но Сибирь все-таки была моей личной мечтой, а теперь настала очередь дать семье пожить жизнью, которую они хотели. И это будет в Финляндии, где у жены работа, а у детей друзья и школа на финском языке.
С Аликом мы давно говорили, что надо бы собраться и выпить вместе, но с тех пор дело не сильно продвинулось. На последней нашей неделе в Якутии Алик сказал, что надо отметить мой отъезд, тем более семья уже уехала и не будет мешать. В последний день в Тёхтюре я позвонил ему и пригласил зайти в гости. Алик обещал перезвонить, но, видимо, якутская необщительность перевесила, и мы так и не встретились.
На следующее утро я загрузил вещи в машину, попрощался с хозяином гаража Юрием и двинулся в путь. Последний раз окинул взглядом луга вокруг нашей деревни, мохнатых якутских лошадок, роющих снег копытом, и крутые склоны гор, поднимающиеся к тайге. Знакомый пейзаж купался в бесконечно ярком свете мартовского солнца, свете, по которому я буду больше всего скучать.
Я заплакал. Я хотел объять необъятное, но не смог. Это мечта, которая вроде как осуществилась и при этом осталась неисполненной. Это и настоящая Сибирь, и созданный мной в воображении образ ее.
