на дно тачанки тюки с подарками, а потом подсадили сюда Зуброву. Прижимая одной рукой юбку и краснея от смущения, Натка кое-как взобралась наверх, а за нею, подобно лихим кавалеристам, стараясь дать понять, что нам не впервой ездить на тачанках, заскочили и мы туда. Политрук Канунников сел на облучок, рядом с ездовым, и сытые каурые кони понесли тачанку к переезду, оставляя позади озадаченного балагулу с подбитым глазом.
— А где же крепость твоя хваленая, Василь? — спросила Натка. — Самый обыкновенный город, и никаких древностей не видно.
— Древности располагаются в Старом городе, — сказал политрук, — а мы стоим на окраине, за линией железной дороги. По городу мы вас еще провезем!
— Видите вот тот бугорок, возле тюрьмы? — показывал я хлопцам. — Когда сичевики полковника Коновальца захватили город в девятнадцатом, они привели туда девять подольских комсомольцев-подпольщиков. Приказали им стать в круг и взяться за руки крепко-крепко. Те взялись, ничего не подозревая. А сам Коновалец и его подручные сразу стали стрелять комсомольцам по очереди в затылок. Так и повалились все лицом на землю в средину круга.
— А как они киевских комсомольцев в Триполье убивали? Пальцы им, живым, перед смертью отсекали, мучили как! — сказал Шерудилло.
— Так то Зеленый, атаман бандитов, — сказала Наташа.
— Не все ли равно — Зеленый или Коновалец? — бросил Толя. — Одного поля ягоды, предатели Украины, наймиты буржуазные. Зеленого уже убили, как собаку бешеную, сейчас его последних бандитов вылавливают, а тот, Коновалец, еще болтается по заграницам, шпионов своих к нам подсылает.
— Ничего, и до него когда-нибудь доберутся, — сказал политрук.
Уже потянулись вдоль проселочной дороги маленькие хатки предместья Цыганковка, потом они стали сменяться домами покрупнее, и наконец за красным двухэтажным зданием железнодорожной школы мы въехали на замощенную синеватым булыжником мостовую. И тут я сказал торжественно, трогая за локоть нашу спутницу:
— Натка, смотри!
На стене кирпичного дома была приверчена голубая эмалированная табличка с надписью: «Улица Никодима Зуброва». Как зачарованная, глядела не отрываясь Наташа на табличку и погодя с гордостью сказала:
— Это улица имени моего дяди!..
…Только мы заехали в открытые ворота военного городка, как увидели построенный поэскадронно на широком плацу подшефный полк.
Под звуки фанфар к нам подскакал на сером, в яблоках, резвом жеребце командир со «шпалами» в синих петлицах. Пронзительным, тонким голосом, слегка заикаясь, осаживая шпорами коня, он закричал на весь двор:
— Товарищи шефы! Полк червонного казачества имени Германской коммунистической партии построен к вашему приезду. Командир полка Николай Веселовский!
Поблескивая никелированными трубами, хор трубачей сыграл встречный марш.
— Будешь говорить, Василь, — шепнул мне на ухо Головацкий.
— Ты что, Толя? Я еще не приготовился, — испуганно прошипел я, совершенно растерянный этой церемонией.
Никто же из нас не ждал такой парадной встречи!
Головацкий нервно махнул рукой так, словно хотел сказать мне, чтобы я укатывался. Мы заметили, как упрямые желваки заходили у него на впалых щеках под гладкой розовой кожей. Последние звуки встречного марша сменились звонким выкриком «вольно», командир полка не глядя воткнул клинок в ножны, и тут раздался громкий, уверенный голос Толи Головацкого:
— Дорогие товарищи! Друзья! Славные наши защитники! Рабочая молодежь Приазовья и одного из самых крупнейших заводов юга нашей страны поручила нам передать вам согретый жаром наших сердец пламенный шефский комсомольский привет…
Так начал свое приветственное слово Головацкий.
Он стоял на военной тачанке, высокий и красивый, с непокрытой головой.
Сперва Толя немного сбивался, останавливался, подыскивал нужные выражения, но потом разошелся, и голос его звучал все увереннее. Говорил он о неразрывной дружбе, связывающей червонное казачество и комсомол Украины, вспоминал о том, сколько молодых ребят по призыву партии добровольно сели на коней, чтобы пополнить ряды червонноказачьих дивизий, напоминал о революционном долге и о высокой романтике революции. Он говорил о том, что мы привезли сюда, на границу с капиталистическим миром, не только скромные подарки защитникам нашей страны, но и решимость в минуту опасности стать из людей мирного труда надежным пополнением красной конницы. Передавал наказ мариупольской комсомолии держать клинки наготове, чтобы в любой момент проучить наших врагов так, как шесть лет назад учили их конники Котовского.
…После приветственного слова и принятия подарков командир полка провел нас по казармам, показал ленинские уголки, полковой клуб и чистые, светлые конюшни, где остро пахло кожаными седлами, лошадиным потом и сухим сеном.
В полковой столовой, не подозревая того, как мы пировали над Унавой, повар нас до отвала накормил густым борщом, рассыпчатой гречневой кашей со шкварками, а на третье выдали по алюминиевой чашке узвара из сушеных фруктов. К обеду подавали также особый хлебный квас — гордость полка, как объяснил нам Веселовский. Квас хранился глубоко в подвалах и не в бочках, а в бутылках. В каждую бутылку, до того как забить ее пробкой, повар заталкивал несколько изюмин. Оттого квас вырывал пробки сам, стоило отвернуть проволочку, пенился и перехватывал дыхание, когда мы его пили, холодный, темный, отлично утоляющий жажду.
Отдыхать мы наотрез отказались и решили до восьми, когда был назначен общеполковой вечер самодеятельности, побродить по городу… Наташа побежала в город первая, не дожидаясь нас, чтобы попасть в музей до его закрытия.
— А завтра, если хотите, можете съездить верхами к Днестру и Збручу. Есть там село такое — Устье, где три границы вместе сходятся. Петуха в том селе сразу на три страны слышно. Дам вам ладных коней, и поедете, — предложил Веселовский, похлопывая себя прутиком по хорошо начищенному тугому сапогу.
— Отчего же? — протянул Головацкий. — Можно и на конях. Глянем лично в сторону капиталистического мира.
— Но с нами Наташа, — заметил я. — Как она поедет в юбке? Будет неудобно.
— А Наташе мы отпустим брюки, — сказал, улыбаясь, командир полка. — И будет из нее настоящая амазонка. Жили же, по древнегреческим преданиям, на берегах Черного моря такие воинственные женщины-всадницы. Ездили верхом не хуже мужиков, свои границы защищали, а чем же наша комсомольская гостья хуже их?
…Живо представляя, как это будет выглядеть завтра наша Натка да еще в брюках с кожаными леями, мы двинулись в Старый город.
На правах старожила и знатока этих мест я объяснял хлопцам историю города.
Мы переходили медленно по дощатому настилу Нового моста. Новый мост повис на каменных быках над пропастью. Где-то внизу под мостом протекала мелкая речушка Смотрич. По обеим ее сторонам, под скалистыми обрывами чернели крытые гонтом крыши маленьких домиков. Слева, на скалах, зеленели огромные деревья Прорезной. Так назывался старый, заросший кустарниками и никем не оберегаемый бульвар, вернее, даже не бульвар, а просто лес,
