гайки, снял колесо. Не сразу удалось снять шину… Наконец, вытащил красную камеру. На ней зияла дыра не меньше четырех — пяти сантиметров. Осмотрев покрышку, ничего не обнаружил. Провел рукой по внутренней стороне. Гвоздь от подковы! Ласло с трудом вытащил его. Сел на покрышку и принялся клеить.
Послышались шаги. Ласло напряг зрение и невольно потянулся за ключом. «Жаль, оставил в машине пистолет», — подумал он. Луч света от карманного фонаря скользнул по согнутой фигуре пожилого крестьянина. Он шел, еле передвигая ноги. По обе стороны рта его свисали усы. В руках он держал толстую суковатую палку. Загнувшиеся поля старой шляпы отбрасывали тень на его сухощавое лицо. Путник остановился около парня.
— Желаю здравствовать, — сказал он и поднес руку к шляпе.
— Доброго здоровья, дядя, — ответил Ласло.
— Лопнула? — показал он на камеру.
— Да, черт ее побери!
— Куда едешь?
— В Тисамарт, дядя. Знаете, где это? — спросил Ласло и глубоко затянулся сигаретой.
Крестьянин задумался.
— В Тисамарт? — переспросил он немного погодя и, оживившись, словно боясь снова забыть то, что с трудом отыскал в своей памяти, продолжал: — Как же, как же, знаю. В молодости бывал в тех местах.
Ласло заклеивал дыру. Ветер дул так сильно, что пришлось положить на заплату сразу несколько спичек и зажечь их от сигареты.
Старик с интересом наблюдал. Когда вспыхнул огонь, а вслед за ним поднялся дым, он невольно отдернул голову. Ласло расхохотался. Поднявшись, стал размахивать камерой, чтобы клей затвердел, затем бросил ее на землю.
— Видите, дядя, вот и все, а вы боялись… — Он засмеялся, снова садясь на покрышку. Предложил старику сигарету.
— Не употребляю, — ответил крестьянин. — Откуда?
— Из Пешта.
— А правда, что в Пеште вешают коммунистов? — спросил он.
— Ложные слухи, дядя, вранье!
— А говорят…
— Кто?
— Ну, люди…
— Видите ли, дядя, случается, что кое-кого и повесят, — со смешком сказал Ласло. — Революция!..
— Какая же это революция, если вешают коммунистов? — спросил крестьянин.
— Только тех коммунистов, которые совершили преступления. Остальных не трогают…
— Только таких? Не знаю, не знаю… И все равно не понимаю я этого… Столько говорят повсюду… Скажите, а что будет с землей и с кооперативами?
— Ничего, — ответил Ласло. — Плохие распустят! А земля останется. К ней мы не позволим прикасаться. Вы член кооператива?
— Я, по правде говоря, нет, но сын мой в кооперативе.
— И как шли у вас дела?
— Хорошо, но все равно распустили.
— Кто же? — спросил Ласло.
— Я сам-то не знаю — это мне сын рассказывал. Вечером прибежал и говорит, приехал Чатаи с вооруженными людьми.
— Кто? — вскочил юноша и, схватив старика за руку, посмотрел ему в глаза. — Кто приехал?
— Не жми так! Говорю же: Чатаи, бывший помещик… Моего сына тоже убить хотели…
Ласло недоумевая смотрел на него. «Не ослышался ли я? Конечно, нет. Фараго тоже сказал, что Чатаи поехал в район Цегледа. Значит, он приехал сюда самовольничать!»
— А за что хотели убить вашего сына? — взволнованно спросил он.
— Говорят, за то, что был партийным секретарем…
— Очевидно, он сделал что-то плохое?
— Не думаю, — отрицательно покачал головой старик, — не такой он человек.
— Тогда его не следует трогать. Не для того мы боролись, — сказал с убеждением Ласло.
— Вам, конечно, лучше знать. Но мне одно известно: раз уж вернулся Чатаи — добра не жди. Злой он человек…
— Нет, дядя, он не вернется…
— А он уже вернулся… Сын говорит, что прольется кровь, если Чатаи потребует землю…
Ласло посмотрел на часы. «Да, задержался я. Черт бы побрал всех этих Чатаи! Что они возомнили о себе? Хотят нажиться на нашей крови…» Он вставил камеру и смонтировал колесо, когда старик снова заговорил:
— Ну, так я пойду. Уже поздно… Всего хорошего, товарищ. Смотрите, как бы вас не провели за нос.
— Доброго здоровья, дядя, — ответил Ласло. Старик отошел уже на несколько шагов, когда юноша окликнул его: — Дядя! — Крестьянин повернулся. Сейчас лица его совсем не было видно. — Скажите своему сыну — пусть не боится. Если он ничего плохого не делал, никто его и пальцем тронуть не посмеет. А с этим Чатаи просто недоразумение вышло.
— Я передам сыну, — устало ответил старик. Дотронулся пальцами до шляпы, повернулся и побрел к Цегледу. Его согбенная фигура исчезла во мраке ночи.
Ласло находился уже за Цегледом, когда Фараго созвал своих людей. Лицо у него было серьезное и торжественное, как у политика, собирающегося выступить перед своими приверженцами с исключительно важным заявлением по коренному государственному вопросу. Повсюду чувствовалась какая-то нервозность, напряжение. Немало способствовали этому сообщения зарубежных радиостанций, намекавших на близкое наступление коммунистов, а также то, что Запад все еще медлил с оказанием помощи.
О заявлении премьер-министра насчет нейтралитета официальные американские и английские круги предпочитали умалчивать. Некоторые контрреволюционеры, слушая американские, английские, французские и западногерманские радиостанции, с недоумением убеждались, что своим слушателям эти радиостанции дают совершенно иную оценку событий в Венгрии, чем в передачах на венгерском языке. В своей стране они говорили, что заявление о нейтралитете — это опрометчивый шаг, и ссылались на действующие международные договоры, а венгерских слушателей подстрекали к дальнейшей борьбе в интересах защиты нейтралитета.
«Свободная Европа» без конца кричала о помощи Запада, о военной поддержке со стороны «свободного мира», и в то же время в иностранных передачах не чувствовалось, что Организация Объединенных Наций собирается что-либо предпринимать.
Словом, часть контрреволюционеров теряла веру в будущее. Беспокоило их и то, что слишком мало рабочих взялось за оружие, что основная их масса сторонится «революции». Некоторые мятежники жаловались, что часовые у ворот после комендантского часа не пускают их в дома, хотя они состоят в «национальной гвардии». Например, какие-то мятежники попытались войти в один из домов в Зугло, но часовой у ворот потребовал предъявить письменное распоряжение верховного прокурора. Такового у них не оказалось, и он не открыл ворота. Тогда они бросили в ворота ручную гранату, и кто-то из дома выстрелил по ним из дробовика, а затем швырнул ручную гранату.
Последние новости не сулили мятежникам ничего утешительного. И теперь они надеялись, что все их сомнения будут разрешены.
В зале стояла тишина. Фараго осмотрелся, обвел людей строгим взглядом.
— Друзья мои! Товарищи по борьбе! — начал он. — Десять дней мы воюем вместе. Вы знаете, я человек дела и не люблю заниматься разговорами. И если сегодня я обращаюсь к вам, то на это есть причины. Я буду говорить прямо и откровенно. Возможно, нам предстоят большие бои. Тревожные вести поступают из провинции и от наших разведчиков. Наблюдается передвижение русских войск. Большинство частей венгерской армии не признает Военного совета и отказалось подчиняться его
