волны между высокими крутыми берегами.
Отец сказал ей своим тихим голосом:
— Больна ты, бедняжка, к врачу бы надо тебе.
На следующий день я представил это себе, сидя на вершине Вечернего холма. И бога — он сидел на скалистом троне. Волосы, борода его свисали с неба до земли. Он сердито смотрел на меня, держа в руке костяную булаву. Люди причитали, охали, умоляли пощадить их, а я парил в вышине, там же, где бог. Какая-то неведомая сила удерживала меня наверху. Подо мной раскинулся мир — без конца и края… Разрушенные города, села и огонь. Он течет, как река, и люди, охая и причитая, бегут от него, но огонь настигает их, и тогда люди, став на колени и воздев к небу руки, в отчаянии молятся. Но бог, беспощадный бог, не прощал. С тех пор я стал бояться бога, а потом забыл о нем. В доме отца не упоминали бога…»
Он вздрогнул от неожиданности: в боковое стекло машины постучали. Это был Лайошка.
— Ласло, — сказал он, улыбаясь, — у меня письмо для тебя. Тетушка Брукнер просила передать…
— Где оно? — спросил Ласло и резко подался вперед.
— Вот, возьми, — протянул Лайош письмо.
— Спасибо, — торопливо произнес Ласло. Он включил внутреннее освещение и, забыв обо всем на свете, погрузился в чтение.
Яркий сноп света, отбрасываемый фарами, освещал узкую полоску бетонированной дороги. Стволы деревьев вдоль шоссе словно мчались в противоположную сторону, с бешеной скоростью приближались и исчезали в непроглядной ночной темноте. Стрелка спидометра показывала девяносто.
Юноша уверенно сидел за баранкой, внимательно следя за дорогой. Что-то подгоняло, подстегивало его. Может быть, тоска? Может быть, досада, что Эржи не поехала с ним, не послушалась его? Письмо причинило ему боль. Он знал, что девушка любит его, верил, что она написала правду. «И все же не пошла со мной, что-то встало между нами и мешает соединиться, быть рядом друг с другом. Это сильнее любви. Что же это такое? Верность принципам?.. Нет, не верю, не может быть. Для этого принципы должны основательно укорениться, получить закалку, как сталь, но это приходит со временем, в результате жизненного опыта, страданий, лишений. А мы еще не испытали лишений.
Разве можно сравнить нашу молодость хотя бы с молодостью моего отца? У меня уже не было забот о куске хлеба, ел, что хотел, прилично одевался, мог осуществить любое желание, учиться. Мне не нужно было ни у кого батрачить, ходить в распутицу, завернув ноги в мешковину. Если бы в пятьдесят третьем году отца не арестовали, я смог бы поступить в университет. Судьба Эржи похожа на мою. Ничто не обременяло девушку. Родители не отказывали ей ни в чем. Партийность? Это ведь принадлежность к партии. Подчинение личных интересов интересам партии. Я не член партии. Эржи состоит в ней, но она не настоящий член партии, потому что иначе она поехала бы со мной, последовала бы за Имре Надем — одним из руководителей партии, тоже коммунистом… Может быть, чувство долга? Чувство долга стоит между нами… Это невозможно. Чувство долга — большое дело. Да, наверное, чувство долга заставляет Эржи отстаивать свою точку зрения…»
Монотонный рокот мотора нагонял сон, расслабляя мышцы. Ласло включил радио. Знакомые мелодии! Он слышит их уже несколько дней подряд. Видно, нет других пластинок Но сейчас музыка кстати, хоть сон отгонит.
Затем он подумал о том, как хороши американские машины. «После английских самые лучшие. Когда-нибудь, может быть, и я куплю себе такую. На Западе у любого техника своя машина… Западные фирмы, очевидно, будут драться, чтобы получить рынки в нашей стране. Наверняка можно будет в рассрочку купить машину…»
Музыка внезапно оборвалась. Диктор торжественно возвестил, что сейчас кардинал Йожеф Миндсенти обратится с воззванием к населению страны. Ласло сбавил скорость. Напряженно ждал…
Он никогда не питал особых симпатий к Миндсенти как к личности, не принадлежал к числу его сторонников, но чувствовал, что его речь будет иметь большое значение. Ласло и в кардинале видел страдальца, мученика. Он сочувствовал ему и в какой-то мере уважал, как вообще уважал людей, стойко борющихся за свои идеалы и особенно подвергшихся гонениям.
Через несколько минут до его слуха донесся голос примаса. Он говорил, растягивая слова, медленно, заикаясь, словно подыскивая, что сказать. Этот голос вызвал у Ласло разочарование — он представлял его себе более плавным, бодрящим, живым. В нем чувствовалось что-то чужое, словно кардинал плохо владел венгерским языком. «Хорошо, — думал юноша, — что ему чужда какая бы то ни было ненависть. Священнику не полагается ненавидеть. Он апостол любви, провозвестник прощения. Что он говорит о провалившемся строе? Черт бы побрал это радио! Ничего не слышно… Может быть, где-нибудь замыкание?» Он уже хотел остановить машину… Стал нажимать кнопки, до предела уменьшив скорость. Неожиданно громкость усилилась: «Венгрия на основе частной собственности»… и снова треск, помехи… Юноша раздраженно стукнул по приемнику, не сводя глаз с дороги. «Ну, кажется, я влип», — пробормотал он вполголоса. На дороге, в каких-нибудь ста метрах впереди него, стояла группа солдат. В руках одного из них красный флажок, другой держал над головой фонарь.
Это был советский патруль. Юноша остановился. Попросили предъявить документы. Один из солдат с трудом разобрал написанное по-венгерски. Ласло объяснил, куда он едет. Старший патруля осмотрел внутренность машины, ящики с медикаментами, козырнул, и Ласло поехал дальше.
Продолжая злиться, он настраивал приемник. Но когда удалось наладить, вместо речи уже снова раздавалась музыка… Он дал полный газ. Машина рванулась, набирая скорость. Миновав Цеглед, он чуть не свалился в кювет: спустил баллон на левом заднем колесе. Потребовались немалые усилия и все его уменье, чтобы машину не занесло в сторону.
Досадуя на неудачу, он заглушил мотор и вышел из машины. Ступив на землю, потянулся, разминаясь, с силой сгибая и разгибая руки. Глубоко вдохнул свежий, чистый воздух. «Запоздаю… и выехал поздно», — размышлял он. Неторопливо обошел машину. Холодный, резкий ветер ударил в лицо, но после душной кабины он показался Ласло приятно освежающим.
Постучал по скату. Закурил. Только второй спичкой удалось зажечь сигарету. Покрышка на левом заднем колесе была сплющена, машина всей тяжестью легла на обод колеса.
— Придется повозиться, — негромко сказал он. Снял фуфайку, бросил ее на сиденье. Открыв багажник, Ласло громко выругался: в запаснике не оказалось камеры.
— Вот влопался, — ворчал он. — Надо было на месте проверить…
Ласло вынул домкрат, ключи, инструменты, необходимые для монтирования и клейки. Уже стемнело. Работал при свете карманного фонаря, внутреннее освещение включал только по мере надобности: боялся «посадить» аккумулятор. Энергичными движениями отвинтил
