я сам писал правила внутреннего распорядка больницы, но позволю себе их нарушить… – щелкнула зажигалка, Эмиль откинулся в кресле:
– Расскажу вам кое-что про сорок пятый год… – весной сорок пятого, после освобождения Мон-Сен-Мартена, Эмиль принимал роды у жены одного из шахтеров:
– Это был первый ребенок, появившийся здесь на свет после оккупации, – сказал он Ладе, – ребята тогда еще не сдали оружие. Они устроили салют под стенами госпиталя. У нас шел ремонт, немцы после себя оставили разор и запустение… – выслушав историю, Лада сглотнула:
– И никто, ничего не знает… – Эмиль отозвался:
– И не узнает. Еще в сорок четвертом году, поняв, что ждет ребенка, она передала со связником записку для мужа… – муж женщины, бежавший из концлагеря на шахтах, воевал в отряде Гольдберга. Лада подалась вперед:
– Она не хотела операции? Но ведь это был ребенок… – она помолчала, – от немца, плод насилия… – Гольдберг хорошо помнил свадьбу женщины, весной сорокового года:
– Перед началом оккупации. Она едва пару месяцев прожила с мужем, как разразилась война… – он покачал головой:
– Они верующие католики. Любой ребенок Божий дар, мадемуазель Лада. И речи не шло об операции. Мы сделали вид, что муж ее тайно навещал… – он отпил кофе:
– Получился прекрасный мальчишка, ему четырнадцать. У него двое младших братьев и сестра, – он сочувственно взглянул на Ладу, – отличная семья. Мальчик никогда ничего не узнает. Вообще, знают только его родители и я… – Лада вздохнула:
– А немец, его отец? То есть так называемый отец… – Гольдберг хмыкнул:
– В его родной город отправили гроб с его телом. Я говорил, что шахтеры серьезные люди. И потом, мадемуазель Лада, – он прикурил новую сигарету, – вы любили отца малыша, то есть… – Эмиль прервался, – господина Эйтингона… – она всхлипнула:
– Я ошибалась, я не должна была… – большая, теплая рука легла на ее руку:
– Над такими вещами мы и вовсе не властны… – тихо сказал Гольдберг, – но дети ни в чем не виноваты, мадемуазель Лада… – он вспомнил покойную Элизу:
– Она любила Кардозо, и только потом услышала о его предательстве. Но я уверен, что Маргарита ничего не узнает… – Лада шепнула:
– Но мне придется лгать, притворяться перед поселком, изображать, что у меня был муж, что я его потеряла… – Эмиль подумал об одиноких вечерах в кабинете, в компании радиолы и папок с историями болезней:
– Девчонки засыпают с петухами, а я занимаю голову работой. С Цилой мы устраивались в гостиной. Она читала свое, для доктората, вязала, или шила, приносила мне кофе… – он услышал легкие шаги, увидел золотящиеся в свете торшера волосы:
– Я не должен так делать, – сказал себе Эмиль, – это не благородный поступок, девочка в отчаянном положении. Но брак будет фиктивным, мы только сходим в мэрию. Гражданские союзы легко расторгнуть, мы не венчаемся, не ставим хупу. Комнат в особняке много, двойняшки любят Ладу, тянутся к ней. Потом она встретит того, кто ей придется по душе, мы разведемся… – он потушил сигарету:
– Можно не изображать, мадемуазель Лада. Вы можете выйти замуж за меня.
Светлые и темные волосы смешались, двойняшки прикорнули на коленях у Лады. Девочки принесли в гостиную кукол, потрепанные, детские книжки на французском и английском языке, исчерканные цветными карандашами:
– Когда Маргариту прятали в подвалах замка, – зачарованно сказала Роза, – папа привозил ей саквояжи игрушек и книжек. Представляете, тетя Лада… – девочка распахнула большие, темные глаза, – Маргарита три года жила одна, только с Гаменом, то есть с отцом нашего Гамена. У нее был садик, летом она выбиралась наверх, в развалины… – Элиза зачастила:
– Виллем в это время был в сиротском доме в России. Но у нас в Мон-Сен-Мартене нет сирот, и никогда не будет… – Лада заставила себя не касаться живота:
– Девочки пока ничего не знают ни о ребенке, ни о браке. Он… месье Гольдберг, сначала хочет их подготовить… – Лада думала, что церемония в мэрии состоится после нового года. Она не ожидала, что все случится так быстро:
– Нет смысла тянуть, – сказал месье Гольдберг в больнице, – с хозяином ваших комнат я договорюсь… – он взглянул на хронометр, – мэрия работает до пяти вечера… – он пошевелил губами, – операция у меня в два часа дня. Мы все успеем… – Лада не верила своим ушам:
– Но надо… – оглянувшись, девушка понизила голос, – надо позвонить в Лондон, в Париж… – Гольдберг пожал плечами:
– Зачем? Пусть спокойно встречают новый год, о случившемся они узнают позднее. Уверяю, – он коротко улыбнулся, – никто не станет вас подозревать в дурных намерениях. Нет нужды шептать, в моей больнице нет жучков… – двойняшкам Гольдберг объяснил, что мадемуазель Лада проведет с ними новый год:
– Видите, мы оставили елку, – ласково сказал Эмиль, – вас ждут подарки, в добавление к ханукальным… – девочки показали Ладе, как зажигать свечи:
– Всего их восемь, – деловито сказала Элиза, – Ханука идет восемь дней. Восемь и девятая, служка… – девчонки пыхтели, аккуратно поджигая тонкие свечи:
– Папа принесет нам сюрпризы, – добавила Роза, – он нам каждый вечер что-то дарит… – после быстрой церемонии в мэрии Гольдберг распорядился:
– Складывайте вещи, завтра я пригоню сюда мой… – он запнулся, – наш форд. Впрочем, у вас немного пожитков… – Лада пришла в особняк пешком, с саквояжем. Завидев ее, девочки обрадовались:
– Вы у нас поживете на праздники… – Элиза обняла ее за шею, – папа нам звонил из больницы. Мы приготовили вам комнату, тетя Лада… – девочки не забыли мыло и полотенца, положили в постель саше:
– Маргарита нас обучила вышивать, – гордо сказала Роза, – в школе мы ходим на уроки домоводства. Смотрите, тетя Лада, я сама вышила, крестиком… – они теребили Ладу, касаясь ее твидовой юбки, шерстяного кардигана, крепко держа ее за руки. Она чувствовала тепло детских ладошек:
– Им нужна мать. Они были совсем малышками, когда умерла мадам Цила… – девочки показали ей собрание фотографий на стенах детской:
– Меня в честь тети Розы назвали… – Роза рассматривала фотографию первой хупы отца, – она носит свадебное платье де ла Марков. Смотрите, какая она красивая, тетя Лада, словно царица… – городской сквер окружили танки и военные виллисы, солдаты держали свадебный балдахин:
– Это значит по-английски, «Только поженились», – хихикнула Роза, показывая на буквы, выведенные на капоте виллиса, – за рулем дядя Меир, он недавно погиб… – девочка подперла мягкую щечку рукой:
– У него осталась дочка, Ирена, наша ровесница. Мы с Элизой написали ей письмо… – девочка оживилась:
– Маргарита тоже в этом платье повенчается с Джо… – Элиза встряла:
– Может быть, и не с ним. И невеста Виллема будет в нем венчаться. Виллем, наверное, женится на аристократке. Вы знаете, что Джо граф… – девочки захлопотали:
– Давайте, мы вам расскажем всю родословную… – родословное древо в тяжелой рамке с золочеными завитушками висело на стене гостиной:
– Это из замка, – сообщили девочки, – но туда добавляют новые строчки. Смотрите, Ирена… – нежный пальчик остановился, – а вот и мы. Тетя Марта сказала, что мы тоже семья. Мы получаемся самые младшие… – на полдник Лада сварила девочкам какао:
– Вечером я испеку бриошь, – пообещала она двойняшкам, – завтра мы сделаем русский салат, утку, приготовим мильфей для нового года… – она чувствовала странное спокойствие. Об Эйтингоне Лада думать не хотела:
– Мальчик или девочка будет считать отцом его… месье Гольдберга. Проклятый убийца, палач, никогда ничего не узнает… – двойняшки сопели, Ладу тоже клонило в сон:
– Почти девять вечера, – поняла она, – мы поужинали, а месье Эмиля все нет. Он в восемь утра приходит в госпиталь, и раз в неделю дежурит… – на время дежурств Гольдберга в особняке ночевал кто-то из больничных сестер:
– Но теперь этого не нужно, теперь есть я. Месье Эмиль очень много работает… – зевнув, она закрыла глаза.
Мягко щелкнул дверной замок. Гамен, лежащий на ковре, только слегка пошевелился. Скинув пальто, Гольдберг заглянул в гостиную. Белокурые волосы рассыпались по ее плечам,
