на меня сверху вниз, и я подумала, что никогда не встречала в своем мире таких, как он. Впрочем, я не могла представить его в моем мире. Кем бы он мог быть? Не офисным же работником? Он, как и Радим, был создан для вольной жизни, для этих просторов. Вождь, ведущий за собой людей, каждый из которых готов за него умереть. Я прикрыла глаза ладонью от солнца и улыбнулась Миролюбу. Он улыбнулся в ответ с явным сожалением. Похоже, он вправду совсем не хотел уезжать, а Злата не верила, что придет проститься. Видимо, не так уж хорошо она знала брата. Или же раньше он не был таким?
– Миролюб, давай уж либо оставайся, либо девицу умыкнем. А то так и не тронемся, – прозвучал задорный голос.
Миролюб усмехнулся, не отрывая взгляда от моего лица, и спокойно произнес:
– А вот и первый доброволец на страже стоять. А, Горислав?
– Да понял я уже. – Я обернулась к говорившему и встретилась со смеющимся взглядом молодого темноволосого воина. – Только до той стражи еще доехать надобно.
Перспектива наказания совсем не испугала балагура. Он заговорщицки мне подмигнул и повторил:
– Умыкнем уже и поехали. А, красавица?
– Из-под носа у побратима? – усмехнулся Миролюб. – А отважные у меня молодцы, что скажешь, хванец? – он обратился к Альгидрасу, стоявшему за моей спиной.
– Ну, пусть попробуют, – откликнулся Альгидрас, и я тоже на него посмотрела.
Он вроде бы улыбался, но отчего-то создавалось впечатление, что он совсем не шутит, и я на миг задумалась, что было бы, если бы попробовали.
– А мы и побратима умыкнем, – не унимался бедовый Горислав. – Живой же хванец. Будет нам сказания сказывать, легенды всякие. Глядишь, и на страже стоять веселее.
Даже меня уже утомили эти однообразные шутки, а каково было Альгидрасу?
– Мне моя дружина дорога, – откликнулся Миролюб, и что-то новое появилось в его тоне. Шутки закончились. – Даже ты, Горислав. Так что нечего судьбу испытывать.
Миролюб взялся за поводья, и я заметила, что к луке его седла приделана петля, через которую продеты поводья. У других воинов такого не было. Он чуть тронул бока коня коленями – и отряд как по команде медленно сдвинулся с места. За воротами тут же зашлись лаем псы. Серый присоединился к общему хору. Конь одного из воинов испуганно дернулся и встал на дыбы. Альгидрас схватил меня за запястье и оттащил к воротам, подальше от кавалькады. Миролюб оглянулся на воина, пытавшегося усмирить коня. Тот гладил коня, что-то приговаривал, но животное не желало успокаиваться.
– Пусти в галоп, – приказал Миролюб и свернул к забору, освобождая дорогу испугавшемуся животному.
Конь самого Миролюба вел себя спокойно, словно воздух не звенел многоголосым лаем. Воины, бывшие впереди, последовали примеру княжича. Серый в яблоках конь рванул по освободившемуся коридору, и я посочувствовала воину. Когда ему теперь удастся усмирить бедное животное?
– Остальные – до ворот шагом! – скомандовал Миролюб. – Нечего пылить.
Он в последний раз обернулся и тронул коня с места. Я помахала рукой на прощание и смотрела вслед, пока синие плащи не скрылись за поворотом. Последний воин, тот самый балагур, которого Миролюб называл Гориславом, привстал в стременах и, обернувшись, задорно помахал рукой провожающим. Потом опустился в седло, ударил коня пятками – и тот эффектно встал на дыбы. Не знаю, влетело ли ему за это от княжича, но зрители получили удовольствие. Мне стало интересно, со скольких же лет мальчишки здесь сидят в седле, если умудряются вот так управлять огромным зверем одними коленями? Нужно будет спросить у Альгидраса.
Я посмотрела на хванца. Тот толкнул калитку, даже не взглянув на меня. Обернувшись на стайку девушек, оживленно обсуждавших отъезд дружины княжича, я перехватила пару неприязненных взглядов и с облегчением скользнула в оставленную приоткрытой калитку. Потрепав поднявшегося мне навстречу Серого по холке, я направилась к Альгидрасу. Тот снова пил воду у колодца, и я даже всерьез забеспокоилась, не болен ли он. Однако не успела я об этом спросить, как Альгидрас поставил кружку на выступ у колодца, круто развернулся и быстро зашагал к сараям. Я уже знала, что где-то там, как он всегда говорил, «за домом», он умудрялся спрятаться так, что и с собаками не разыщешь, поэтому бросилась следом за ним почти бегом.
– Подожди! – воскликнула я, когда он уже почти добрался до угла сарая. Я была уверена, что он не послушается, однако юноша замер, не оборачиваясь, и дождался моего приближения.
Я подошла, не отрывая взгляда от его напряженных плеч, и в нерешительности замерла, вдруг сообразив, что понятия не имею, с чего начать разговор. У меня, как всегда, был миллион вопросов. Но каждый раз, когда мы начинали общаться нормально, обязательно что-то случалось и все катилось в тартарары. Вот как сейчас.
Альгидрас не оборачивался, проявляя завидное упорство. Я вздохнула и решительно потянула его за рукав. Мокрая ткань была холодной. Он упорно делал вид, что не замечает моих действий. Тогда я выпустила рукав и, перехватив его запястье, потянула сильнее. Я прекрасно понимала, насколько обманчива его внешняя хрупкость и что, если он не захочет, я в жизни с ним не справлюсь. Однако он крутанулся на пятках, позволив развернуть себя. Он хмурился, глядя в землю. Я посмотрела на его лицо и почувствовала, что моя решимость испаряется с катастрофической скоростью.
– Слушай, – начала я и для верности дернула его за запястье, – ты сказал, что на кольчуге…
Я хотела спросить, откуда на кольчуге Миролюба может быть хванский заговор, но тут Альгидрас поднял взгляд, и я запнулась на полуслове. Он смотрел на меня с такой глухой тоской и усталостью вперемешку, что я глубоко вздохнула и выпустила его запястье, потом опомнилась, что он может уйти, и схватила вновь, только промахнулась, и мои пальцы сомкнулись на его пальцах. Я смутилась, ожидая, что он выдернет руку, но он не пошевелился. Я поняла, что выгляжу очень глупо, поэтому, чтобы хоть как-то оправдать свои действия и прервать затянувшееся молчание, посмотрела на наши руки и заметила, что это как раз его раненая рука. Повязка под мокрым рукавом наверняка промокла тоже. Я спросила почему-то шепотом:
– Можно руку посмотреть?
Он не ответил, и я, подняв голову, встретилась с его напряженным взглядом. Несколько секунд ничего не происходило, а потом он отрывисто кивнул. Я поспешно опустила голову, отчего-то жутко смутившись, закатала рукав его рубахи и начала быстро разматывать повязку. Мокрая ткань поддавалась плохо. Или же это у меня руки так дрожали? Альгидрас стоял смирно: не помогал, но и не мешал. Наконец последний слой повязки соскользнул с руки, обнажив слегка загорелую кожу. Кожа Альгидраса была светлее, чем у свирцев: видимо, с солнцем они не ладили. На руке никаких следов не оказалось, и я сперва вздрогнула, снова почувствовав мистический страх, но потом догадалась перевернуть руку внешней стороной вверх и вздрогнула еще раз, потому что руку пересекали три безобразные, грубо зашитые раны. Один из швов был покрасневшим и слегка припухшим.
– У тебя воспаление, – прошептала я, сглотнув.
В мозгу застучало: «Мы в мире, где нет антибиотиков».
– Хорошо все. Еще седмица – и пройдет, – раздалось у моего уха. Почему-то тоже шепотом.
Я подняла взгляд на хванца. Он не смотрел на меня, а я снова подумала о том, какие длинные у него ресницы. А еще у него на лице была россыпь веснушек. Едва заметных, но с такого расстояния их можно было даже сосчитать. Впрочем, считать пришлось бы очень долго: его скулы, переносица и даже губы были усеяны бледными веснушками. Я невольно улыбнулась, и он, почувствовав это, поднял вопросительный взгляд.
– У тебя веснушки.
В серых глазах отразилось недоумение.
– Пятнышки на лице. У нас это называется…
– Я знаю, что такое веснушки, – откликнулся он. – Просто…
Его взгляд скользнул по моему лицу, а губы тронула смущенная улыбка.
– У тебя тоже. Да они почти у всех летом.
Я кивнула и в смятении опустила голову, чувствуя сильное волнение. Как нелепо. Кажется, я все-таки не погорячилась вчера, когда пришла к неутешительным выводам о природе своих эмоций по отношению к этому мальчишке. Глубоко вздохнув, я вновь посмотрела на рубцы и деловито спросила:
– Ты хоть мажешь чем?
– Да, – кашлянув, ответил он.
Я
