Я так устала… У меня болит все тело; голова как будто набита ватой. Мне хотелось бы упасть и проспать много дней подряд. Я так устала, что у меня даже нет сил раздеться. Я ложусь поперек кровати. Комната вертится вокруг меня, а потом я как-то сразу засыпаю.
И вот я плыву над темными, скользкими от дождя улицами, сквозь переулки, где грязные дети грызут темный хлеб, над которым роятся мухи.
Я плыву все дальше и дальше, я уже в коридорах Бедлама, в комнате Нелл Хокинс…
— Леди Надежда, — шепчет Нелл. — Что ты натворила?!
Я не понимаю. Я не могу ответить. В коридоре слышатся шаги.
— Что ты натворила! Что ты натворила! — кричит Нелл. — Джек и Джилл поднялись на гору. Джек и Джилл поднялись на гору. Джек и Джилл поднялись на гору…
Я уплываю от ее бормотания, плыву под потолком коридора, по которому спешит леди в зеленом плаще; она меня не замечает. Я выплываю в чернильно-черную ночь, поднимаюсь над собором святого Георгия — и тут я слышу слабый, сдавленный крик Нелл Хокинс.
Я не знаю, сколько времени проспала, какой нынче день, где вообще я нахожусь; я ничего не понимаю, когда меня будит встревоженная миссис Джонс.
— Мисс, мисс! Вам бы лучше поскорее переодеться. Приехали леди Денби с мистером Саймоном. Ваша бабушка послала меня за вами, она ждет вас внизу.
— Я плохо себя чувствую, — отвечаю я, снова падая на подушку.
Миссис Джонс рывком заставляет меня сесть.
— Как только они уедут, вы сможете отдыхать, сколько вам вздумается, мисс. Но сейчас я должна помочь вам одеться, и поскорее.
Когда я спускаюсь вниз, они все сидят в гостиной, мрачно застыв над чайными чашками. Если это официальный визит, то тут что-то не в порядке. Что-то неправильно. Даже Саймон не улыбается.
— Джемма, — говорит бабушка. — Садись, детка.
— Боюсь, у нас есть несколько неприятные новости, они касаются вашей знакомой, мисс Брэдшоу, — говорит леди Денби.
У меня падает сердце.
— О? — чуть слышно произношу я.
— Да. Мне показалось странным, что я до сих пор не знакома с ее родными, и я кое-что проверила. В Кенте нет никакого герцога Честерфилда. И мне ничего не удалось узнать о девушке, состоящей в родстве с русской знатью.
Бабушка покачивает головой.
— Это просто невероятно. Невероятно!
— Зато мне удалось выяснить, — говорит леди Денби, — что у мисс Брэдшоу имеется довольно вульгарная кузина — жена купца из Кройдона. Боюсь, ваша мисс Брэдшоу — не более чем охотница за состоянием.
— Мне она никогда не нравилась, — говорит бабушка.
— Должно быть, тут какая-то ошибка, — с трудом выговариваю я.
— Вы слишком добры, моя дорогая, — говорит леди Денби, похлопывая меня по руке. — Но не забывайте, вы тоже вовлечены в этот скандал. И миссис Уортингтон, разумеется. Подумать только — она открыла двери своего дома какой-то авантюристке! Впрочем, миссис Уортингтон никогда не отличалась здравым смыслом, если можно так выразиться.
Бабушка выносит приговор:
— Джемма, ты больше не должна поддерживать знакомство с этой девушкой.
Том встает. Он побледнел, лицо у него вытянулось.
— Томас? В чем дело? — спрашивает бабушка.
— Это из-за мисс Хокинс. Она прошлой ночью заболела, у нее лихорадка. Она не приходит в себя.
Том качает головой, не в силах продолжать.
— Она мне снилась этой ночью, — вырывается у меня.
— Вот как? — спрашивает Саймон. — И что именно вы видели?
Я видела Цирцею, я слышала сдавленный крик Нелл… А что, если это не было сном?
— Я… я не помню, — отвечаю я.
— Ох, бедняжка, вы так бледны, — говорит леди Денби. — Я понимаю, трудно такое пережить… узнать, что вас одурачила та, кого вы считали подругой. Да еще и мисс Хокинс заболела. Это должно быть слишком сильным потрясением.
— Да, благодарю вас, — бормочу я. — Я действительно неважно себя чувствую.
— Бедняжка, — снова мурлычет леди Денби. — Саймон, будь джентльменом, помоги мисс Дойл.
Саймон берет меня под руку, чтобы проводить из гостиной.
— Мне невыносимо слышать, что у Энн такие проблемы, — говорю я.
— Но если она представилась не той, кто она есть на самом деле, то и получила по заслугам, — возражает Саймон. — Никому не нравится быть обманутым.
А не обманываю ли я Саймона, позволяя ему считать меня простенькой английской школьницей? Не сбежит ли он куда глаза глядят, если узнает всю правду? Не сочтет ли, что я сознательно ввела его в заблуждение? Если держишь что-то в тайне, то это создает такую же иллюзию, как и сознательно разыгрываемый спектакль.
— Я понимаю, что прошу слишком много, мистер Миддлтон, — говорю я. — Но возможно, вы смогли бы удержать вашу матушку от визита к миссис Уортингтон до тех пор, пока я не найду возможность поговорить с мисс Брэдшоу?
Саймон одаряет меня улыбкой.
— Сделаю, что смогу. Но вам следует знать, что если уж моя матушка взялась за что-то, вы едва ли сможете сбить ее с курса. И мне кажется, она положила глаз и на вашу персону.
Наверное, мне следовало бы почувствовать себя польщенной. Да так оно и есть, слегка. Но я не могу отделаться от ощущения, что для того, чтобы быть любимой Саймоном и его семьей, мне нужно быть совершенно другой девушкой, и что если они узнают меня — по-настоящему меня узнают, — они не станут относиться ко мне так тепло.
— А что, если она разочаруется во мне?
— Я бы никогда в вас не разочаровался.
— Но что, если она узнает обо мне что-то… что-то неожиданное?
Саймон кивает.
— Я знаю, что это такое, мисс Дойл.
— Знаете? — шепчу я.
— Да, — пылко отвечает Саймон. — У вас на спине — горб, который появляется только после полуночи. Но я унесу вашу тайну с собой в могилу.
— Да уж, сделайте одолжение, — говорю я, улыбаясь и стараясь незаметно сморгнуть слезы, набежавшие на глаза.
— Видите? Мне все о вас известно! — заявляет Саймон. — А теперь отправляйтесь отдыхать. Увидимся завтра.
Я слышу, как они сплетничают в гостиной. Я слышу, потому что стою на лестнице, бесшумная, как звездный свет. А потом я выскальзываю за дверь, как можно тише, и спешу к дому Уортингтонов, чтобы предупредить их. А потом мне нужно найти мисс Мак-Клити, и она ответит за мисс Мур, за мою матушку, за Нелл Хокинс и всех остальных. И ради этого я прячу в ботинок маленький кинжал, что оставил мне Картик.
Дворецкий Фелисити открывает дверь, и я врываюсь в дом, не обращая внимания на его протесты.
— Фелисити! — кричу я, не трудясь соблюдать приличия и всякие там правила. — Энн!
