Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 205
когда это будет? Пока нам осталась любовь. Но это особая проблема…
Во всем этом все усилия я бы потратил на изучение феномена детства, способности его адаптации, его изменчивости в сторону стабильности прохождения этапов роста, и тут самое важное – проследить, как дети проходят этапы нашей духовности, чтобы не стать инопланетянами. А то, что они отличаются от нас, так это мы так изменили жизнь (нравится нам это или не нравится).
Я очень помню лес своего детства. Лес на Украине, где-то под Киевом. Я не встречал, долго не встречал этого леса, а не встречал оттого, что его больше нет! Больше нет этих папоротников, больше нет этих лиц, которые мы видим в хронике, скажем, о челюскинцах, нет лиц времен войны и конца войны – их нет! Отчего же нашим детям не измениться, не адаптироваться?
Я искал Бессольцеву, искал наивную и слабую, а открыл волевую и постигающую драму идеала – вот она, стойкость адаптации, инстинкт сохранения идеала в развитии духовности, вот оно, изменение в сторону неизменности, вот она, адаптация.
Кроме великой литературы о детстве М. Твена, Л. Толстого, М. Горького, Сэлинджера, огромный материал для исследования душеобразования – это вообще профессия актера (познанная изнутри или извне – неважно, не такая уж она нынче непознаваемая: тут тот же закон драматургии и ролеобразования). Но самый богатый материал – это создание образов актерами-детьми, но (!!!) только там, где дети играют людей, где возраст – лишь одно из обстоятельств драматургии.
То, что я уже открыл в феномене детства: длина дня, энергия (падающая или пульсирующая) постижения, гармония создания личности и душеобразования – уже немало. То, что я (но тут не только я) понимаю, что закон созидания характера идет по законам живой драматургии, определения «амплуа» личности (или универсальности амплуа) и его конкретной роли или сотен ролей, разыгрываемых в сотнях «пьес» и «скетчей» каждого дня, – тоже немало. То, что еще одна сторона феномена детства – его адаптация к реальному сегодня и (главное!) к его перспективе (!!!) – уже вовсе немало для того, чтобы я мог бы с уверенностью утверждать, что для создания науки феноменологии детства как таковой есть сегодня все основания.
И первое, что бы я сделал, я бы взял и проверил эту (которая будет сначала хилой гипотезой, только тропкой) науку на достижениях этнографии детства! Там, на разнице, сразу стала бы очевидна стойкость общих законов. Тропка сразу стала бы коммуникацией, по которой свободно двинулся бы строительный материал подлинной современной науки, и тогда психология, социология воспитания, антропология, этнография, и пр., и пр. – все роды «войск» атаковали бы проблему, имя которой – тайна человека и его Духа.
И тут, наверное, накопившаяся методика, алхимия сегодняшнего структурализма оказалась бы новой химией мира, которая изучала бы молекулы духовного мира. Тогда, наконец, восторжествовало бы понятие тайны не как недостаток науки, а как ее главное открытие, как ее вечный горизонт, ее вечный свет. Не мрак тайны, а свет ее – вот какой высоты могла бы достичь наука!
«Детство – другая культура!» – восклицает дамочка Т. Алексеева и пр. «Детство – подготовка к жизни или жизнь?» – интересуются прочие. «Как увлекательно!» – восклицает Кон. Боже! Что же это? (Поговорим о бомбе за чашкой кофе!) Да детства в этом смысле, если хотите, вообще нет! Человек узнает, хочет, он особен, он сам по себе, а потом должен прирасти; прирастает к прочим, потеряв, утратив, уплатив или погибнув. Отсюда и гриновское несбывшееся. Если об этом, то у одних детство кончается в 8 лет, а у других в 80!
Оказывается, то, что мне вычеркивают из всех статей об экологии детства, сформулировал американский ученый У. Бронденбреннер («Экология человеческого развития») как систему концентрических фигур! Слава Богу, хоть детство он не выделяет. (Конечно, его можно выделить только условно.) Тут: микросистема (структура деятельности, ролей и межличностных отношений развивающейся личности), мезосистема (ребенок и дом, школа, группа сверстников), экзосистема (окружение, куда личность не вовлекается, но влияют события – работа отца и т. д.) и макросистема (она объединяет в себя все, создавая целое)…
Ой-ей-ей! Так ли? А не действует ли во всех этих концентрических кругах нечто, лишающее смысла все это стройное построение? Это опять открытие того, что апрель бывает в апреле! Схема верна (наверное!), но это вовсе не механизм создания личности, нет… отсюда не просто в тупичок в нашем лабиринте, а прямо в лапы к Минотавру науки, когда ученые есть, ученые труды есть, а науки нет!
К «Куролесову»
– Ну, Василь Василич, я, конечно, не допытываюсь, но приехали вы с прииска алмазного. Я, конечно, не спрашиваю, но очень вас понимаю, что не с пустыми руками оттуда приехали. И мне просто интересно по совести, зная ваш, так сказать, размах и масштаб, сколько вы алмазов взяли с прииска этого? Точности тут, конечно, не требуется, я, так сказать, человек скромный и с понятием, а главное, к вам с уважением. Просто это от восхищения хочется, так сказать, удостовериться…
– Что же, я понимаю вопрос. Вопрос не то что нескромный или что-нибудь. Тут ведь корысти в вопросе нет, оттого что я беру, то все мое… Но скажу прямо, я бы себя не уважал, если б взял какую-нибудь, скажем, горсточку… Сейчас каждый норовит что-нибудь утащить: кто досточку, кто фанеры лист, кто пакет дрожжей, кто мешок муки.
Уважающий себя вор начинает испытывать унижение, если, честно говорить, теряет профессию. Любой плюгавый завскладушка, любая там неумная буфетчица пятерки гребет десятками, а трешки так просто сотнями. На ниве тысячи делают, там глядишь, сотнями тыщ балуются, так что благородный вор-домушник, каким я был, прозябает, можно сказать, и бедствует. Люкс в гостинице не по карману уже где-нибудь в курортном городе, девицы помоложе даже не оглядываются, и в ресторанах, прямо скажем, не то уважение. Так что человек в масштабе моего понимания сделал, конечно, кое-какие выводы. Сейчас надо брать с фантазией: раз – и всю жизнь на пенсии.
– Это сколько же карат? – переспросил Батон, что-то в уме подсчитывая.
– Перебивать есть неуважение, – вздохнул добродушно Курочкин. – Сколько карат – столько будут карать, тут ведь своя арифметика. Сколько взял, говоришь?
– Говорю, сколько взял?
– Сколько?
– Сколько же это, если с фантазией? Если с Вашим масштабом и пониманием?
– Это будет…
– Ну? Сколько же будет?
– Мешок!
Тут была, конечно, пауза. Тишина дошла до изнеможения…
– Это таких маленьких камушков?..
Курочкин молчал утвердительно.
– Это которые по камушку в колечко вставляются?
Курочкин только ухмыльнулся в ответ.
– Мешок?
– Мешок! По-русски, так сказать,
Ознакомительная версия. Доступно 41 страниц из 205
