«А ежели таких, как Яков, будет много? Ежели на всём пути, где проследует Отрепьев, поднимутся обличители, не будет ли сие концом самозванца?»
Гермоген, сам человек крепкой веры, поверил в то, что развенчанный расстрига скоро потеряет своих приверженцев, особенно из среды честных россиян. «Да и польские паны, щепетильные в чести, отвернутся от татя», — счёл Гермоген.
В эти же дни Гермоген заручился поддержкой патриарха и отправился по московским монастырям искать иноков-богатырей, готовых во имя веры и отечества на подвиг. Знал Гермоген, что монах-расстрига Отрепьев не выйдет в чистое поле на ратный поединок. Ан ежели чёрные воины всюду, где только увидят Гришку, будут оглашать о том, что перед лицом народа не царевич Дмитрий, а беглый монах-расстрига, кому захочется стать на путь преступный и идти за Гришкой в поход за призрачным раем, какой Отрепьев всем обещал.
А разве русские бояре, дворяне, купечество пойдут за безродным шельмецом? «Развенчать, развенчать Гришку, — твердил Гермоген, — и тогда держава будет спасена!» С этими мыслями Гермоген приехал в Донской мужской монастырь. И как только монахи узнали, зачем пожаловал митрополит, сразу же нашлись смелые мужи. Вызвалась целая седмица славных иноков. И все молодые, не старше сорока лет. Вглядываясь в их лица, спокойные и суровые, Гермоген понял, что такие Христовы воины сделают своё дело, даже если им будет угрожать смерть.
— Помните, сыны и братья мои, о подвиге Якова Пыхачёва, и сие поможет вам укрепиться духом, — напутствовал иноков Гермоген.
Сборы у чёрных воинов скорые: подпоясались, котомки за плечи забросили и — в путь. И каждый день по зову Гермогена то из Донского, то из Чудова, то из Кириллова или других многих московских монастырей уходили два-три инока в Польшу, в Северские и окраинные земли юго-запада России, чтобы сказать слово правды о расстриге. Они уходили навстречу смертельной опасности молча, как и подобает воинам. А Гермоген продолжал искать всё новых охотников. При встречах с патриархом он рассказывал о движении монахов против расстриги, но видел: патриарх хотя и хвалил Гермогена за движение против Отрепьева, но сам не радовался этому.
Настроение у Иова ухудшалось с каждым днём. Каждый Божий день он получал с юго-запада России всё новые и новые вести о нарастании смуты. Нынче ему стало известно, что в Сомбор, вотчину пана Юрия Мнишека прибыли с Дона два казачьих атамана, Андрей Корела и Михайло Нежакож. Да с собой до тысячи Казаков привели. И все они следом за атаманами присягнули царевичу Дмитрию на верность. И в других вестях с юга всё одно и то же: стекается народ под знамёна Гришки Отрепьева. А почему? На сей вопрос патриарх Иов не мог ответить.
Но пока владыка церкви искал ответ на свой вопрос, Гермоген с неистовым усердием занялся другим делом. Каждый день он появлялся то в одном московском соборе, то в другом, то шёл в приходские церкви и читал проповеди. Да была в них одна отлика: во всех проповедях митрополит Гермоген призывал русский народ сплачиваться на борьбу против ляхов.
Насторожило сие патриарха. Как можно настраивать народ против Польши, ежели между русскими и поляками пока царит мир. И после проповеди Гермогена в Казанском соборе Иов позвал митрополита в алтарь.
— Достославный святитель Гермоген, рек ты ныне о ляхах. Како можно, ежели они мирно себя ведут? Что грозит нам с их стороны? Потому проповеди твои несут державе ущерб.
Гермоген ещё не успокоился от той речи, которую произнёс страстно, неистово. Чёрные глаза ещё горели огнём, весь он был нетерпелив в движениях. Шёл Гермогену в ту пору семьдесят четвёртый год, но всё в нём было молодо: и горение души, и действия.
— Святейший владыко, вижу сонмища ляхов на Руси! Гришка у них — за стенобитный снаряд! Оттого и лелеют! Да не вороги ли они нам после сего?! Вороги! Да вместо того, чтобы схватить по нашей просьбе да в клетке прислать, они венчать собираются Гришку с польской паненкой!
— Да надобность какая?
— Дабы Русскую землю на ломти разрубить! Российскую престолонаследницу Польша получит! — Гермоген говорил убеждённо, словно всё уже знал. Да может, и знал, сие одному Богу было ведомо.
И патриарх в сказанном не усомнился, он всегда считал Гермогена прозорливым. Да так оно вскоре и вышло. Прозорливость Гермогена, а ещё его сердешного побратима Петра Окулова, ведуна известного, былью обернулась.
* * *
Давно ушли в Северские земли, в Киев, в Польщу патриаршие люди, коим было велено донести грамоты иерархов православной церкви. Время шло, а посланцы не возвращались. А вскоре в Москве стало известно о том, что самозванец покинул Польшу. Патриарх Иов встретился с думным дьяком Татищевым, спросил его:
— Сын мой, Игнатий, верны ли те слухи о движении Отрепьева?
— Токмо правда в тех слухах, святейший владыко. Самозванец покинул пределы Польши. А с ним идут за предводителей сын воеводы Сандомирского Юрия Мнишека да паны Доржицкий и Неборский.
— А войско с ним каково?
— Донесли мои люди, что ведут они с собой до двадцати сотен воинов исправных. Да ещё всякой сволочи ораву большую без устройства и оружия.
— Движение куда? Не к Москве ли?
— Пока шли под Киев, где ждут самозванца две тысячи Казаков да другой всякой вольницы, неведомо сколько из Запорожской Сечи нахлынувшей. А всех сплачивает воевода Ратомский.
Патриарх расстался с думным дьяком-печатником Татищевым в удручённом состоянии. Прикидывал, однако, что войско у расстриги малое. Да ежели немедленно придвинуть к южным рубежам свою рать, хотя бы вполовину той, что на хана Казы-Гирея выдвигали, не войти самозванцу в пределы России.
В тот же день патриарх встретился за трапезой с Гермогеном. И спросил его, как бывшего воина и сотника к тому же:
— Брат мой, какой силой можно сломить силу Отрепьева, ежели у него двадцать сотен воинов исправных, да столько же Казаков умелых, да многие тысячи оравы вольной?
— Сила сия вельми малая. И десяти стрелецких полков хватило бы, кои атамана Хлопко побили. Токмо не в его исправных и умелых сотнях суть. Вольницы на Руси много после голодных лет, а они тоже воями смелыми могут быть. Да ежели не замкнём расстригу, как в Путивль войдёт, расти его войску аки снежному кому...
И снова ожидание вестей из Северских земель, снова тихие разговоры и сетования на то, что царь Борис Фёдорович медлит высылать войско навстречу самозванцу, который вот-вот перейдёт русскую границу.
Вскоре всё так
