По возвращении Симона продолжила рассказ с того самого места, где остановилась. Такси высадило ее на временной стоянке внизу, она на лифте поднялась на самый верх и прошла в дальний конец парковки. Буквально через десять минут появилась «ауди», и Симона едва успела спрятаться за «лендровером». Алан кое-как припарковался, выскочил, хлопнув дверью, из машины и умчался, даже не заперев ее.
— И слава богу, потому что… Как вы думаете, кто заехал в эту минуту на парковку? Ни за что не догадаетесь. Эта страшная девица из «Лиственниц». Она выскочила из своего «мини», пригнулась и за машинами стала пробираться вдоль стены. Я едва успела впрыгнуть в «ауди», свернуться на заднем сиденье и укрыться пледом на случай, если она заглянет в окна. Я подождала… ну, не знаю, минут десять — пятнадцать и уже собиралась потихоньку вылезти, но тут как раз вернулся Алан!
— Ах ты, боже мой! — воскликнул сержант Берилл.
— И потом раздался крик, совсем близко. А когда Алан уже завел мотор, кто-то рванул дверь со стороны пассажирского сиденья и попытался влезть в машину. Видеть я ничего не могла, как вы понимаете, но все слышала. Женщина кричала: «Вы больны. Позвольте мне вам помочь!» Он велел ей убираться и, как мне показалось, вроде бы ее оттолкнул. Затем машина тронулась, но я слышала, как она умоляла его остановиться. Похоже, она цеплялась за ручку. Или дверцей ей защемило платье? Послышался ужасный звук удара. Она вскрикнула. Алан остановил машину. Я слышала, как он выругался. Затем вышел из машины, и до меня снова донесся громкий удар, потом глухой звук падения. Алан сел за руль и укатил.
Здесь Симона прервала свое повествование, повернула свежее, безмятежное лицо к Джилл Гэмбл и попросила принести ей стакан холодной воды. Эта уже нагрелась, и пить ее невозможно. Она с благодарностью выслушала ободряющее бормотание адвоката. Затем вытащила заткнутый за браслет шелковый носовой платочек и промокнула абсолютно сухие глаза.
Барнаби наблюдал за ней, сложив перед собой вытянутые руки на металлической поверхности стола. Ему было приятно убедиться, что, какие бы номера ни выделывала Симона, плакать по заказу она не умеет. И еще он испытывал горестное облегчение оттого, что теперь сможет уведомить родителей Бренды: их дочь погибла в результате трагической случайности. Бессмысленно выдвигать обвинение в убийстве по неосторожности против человека, который уже мертв.
Что касается просьбы Симоны насчет воды, этим она его не обманула. Это был всего лишь способ устроить себе перерыв, чтобы собраться с силами. Когда принесли стакан с водой, Симона к нему не притронулась.
Барнаби показалось, что напряжение в комнате ощутимо выросло, но в следующий момент понял, что дело в нем самом. Грудь сдавило, дыхание сделалось прерывистым и частым. Его сосредоточенность, которая только нарастала с самого начала допроса, достигла предела, сделавшись почти зримой, как светящаяся точка в конце темного тоннеля.
— Итак, миссис Холлингсворт, вы обнаружили, что вас везут обратно. В «Соловушки».
— Да. К моему ужасу и отчаянию, старший инспектор.
— И что произошло, когда вы прибыли на место?
— Алан сразу заехал в гараж. Я затаилась, ни жива ни мертва, под пледом. Думала, он уйдет и я выберусь из машины, а оттуда — в сад позади дома и спрячусь там до темноты. Но тут он перегнулся через сиденье к задней двери и увидел, что под пледом что-то есть, ну и… Он был вне себя от счастья, чуть не плакал, когда увидел, что это я. Но в то же время мне показалось, что была в нем какая-то мрачность, безнадежность, что ли? Он завернул меня в плед.
— И что сталось с этим пледом?
— Не поняла, о чем вы?
— Его не было в гостиной, когда полицейские взломали дверь.
— О, он отнес его наверх. Так я думаю. Потом.
— Хорошо. Продолжайте, миссис Холлингсворт.
— Мы вошли в дом, и он принялся бессвязно говорить про то, что все это дело чуть не убило его. И еще про то, что, случись такое снова… если я брошу его и уйду к другому… его жизнь будет кончена. Я постаралась его успокоить. Похоже, мне это удалось, потому что он внезапно затих. Сказал, что раскаивается, что не должен был так меня пугать. И чтобы я не волновалась, потому что отныне все будет очень хорошо. Теперь я думаю, что меня должна была насторожить такая внезапная перемена в его настроении. Но я была так рада, что он перестал причитать и буйствовать. К этому времени…
Барнаби ее прервал. Он уже почувствовал, к чему она клонит, и весь похолодел. Ему захотелось во что бы то ни стало остановить этот лицемерный монолог хотя бы на пару минут.
— Вы употребили слово «насторожить», — сказал он. — Я полагаю, что с таким же успехом его можно употребить в отношении вашего мужа. Наверняка, увидев вас вблизи, он должен был догадаться, что его обвели вокруг пальца.
— Я зажгла только настольную лампу.
— Тем не менее.
— Для этого он должен был бы дотронуться до моего лица. А я предупредила, что у меня все дико болит. И тогда он пошел наверх за панадолом. Вернулся с пустыми руками. Сказал, что панадол у нас закончился.
— Что было дальше? — спросил сержант Берилл.
Барнаби досадливо поморщился. Он предпочел бы задержаться на этой сцене, но прежде чем успел открыть рот, Симона продолжила рассказ. Она говорила жалобным голоском, короткими, отрывистыми фразами, словно у нее от волнения перехватывало дыхание:
— Он все говорил и говорил. Про то, как меня любит и как тосковал без меня. Засыпал меня вопросами. А я сказала, что все было просто ужасно, нет сил вспоминать. И он вроде отстал. Когда спустился, некоторое время молчал. Потом поднялся на ноги и предложил выпить виски. Я виски не люблю, но он сказал, что это поможет мне заснуть. Затем пошел на кухню, вроде как за водой, хотя сифон стоял рядом на столике. После сел и стал пить большими глотками. Я отпила совсем чуть-чуть, но он все уговаривал меня, так настойчиво, что я выпила еще. Он сделался белым как полотно и весь покрылся испариной. Я испугалась. Когда он на минуту закрыл глаза, я выплеснула все из своего стакана.
— Куда?
— В ведерко для льда. Столик с напитками стоял рядом. Он открыл глаза, взглянул на меня и как-то очень спокойно произнес: «Выпила? Ну и умница». А после добавил: «Прости меня за все, моя радость. Теперь мы всегда будем вместе». Тогда я не поняла его слов.
«Как бы не так, лживая ты стерва», — подумал Барнаби. Он оценил всю гениальность придуманного ею хода. С беспощадной ясностью увидел последний финт. Увидел несчастного Холлингсворта, который себя не помнил от счастья с тех пор, как жена решила обнаружить свое присутствие. Растроганного, наверное, до слез тем, что она, избитая и израненная, после всех испытаний и тягот, озабочена не своим, а его состоянием. Собственными ручками приготовила выпивку и уложила мужа на диван. Уговорила выпить все до дна.
Только поди это докажи.
— И когда вы заметили, миссис Холлингсворт, что ваш муж не просто заснул?
