Яркий румянец вспыхнул на матово-бледном лице Сильвии.
— Никто никогда еще так меня не оскорблял! — воскликнула она, закрыв лицо руками.
— И вот нашелся кто-то, кто это сделал, — спокойно произнес Чезаре.
— Но я не собираюсь уступать! — Она встала и, собрав остатки своей гордости, взглянула в его невозмутимо голубые глаза. Она была так красива в своей театральности, так волнующа в своей испорченности, что Чезаре невольно почувствовал волнение в крови.
— Сопротивляться — это твое право, — согласился он. — А я могу дать тебе только один совет. Оцени его во столько, сколько он стоит.
— А именно? — спросила она, прищурясь.
— Отступись. Это равносильно успеху, когда нельзя победить. Ты меньше потеряешь, дав свободу Арриго. Ты даже немало приобретешь. И среди прочего, — добавил он, — мое покровительство и мою дружбу.
Сильвия не слушала его.
— Я не могу допустить, чтобы какая-то женщина восторжествовала надо мной, — сказала она, — даже если она дочь Чезаре Больдрани.
— Но Анна одержит победу все равно, — Чезаре пытался заставить ее трезво взглянуть на вещи. — Победит и без меня. Она уже победила вопреки моей воле.
— Вы не можете этого понять, — прошептала Сильвия, начиная плакать.
— Это почему же? — Чезаре взял ее за плечи, пытаясь утешить и успокоить.
— Потому что вы мужчина, — сказала она сквозь рыдания.
— Вытри свое прекрасное личико, — сказал он, протягивая ей белый батистовый платок.
— Этот развод стал бы для меня нестерпимым оскорблением. — Она была искренна.
— Другого не дано, девочка моя, лучше смириться, — погладил он ее по щеке. — Анна и Арриго любят друг друга или думают, что любят, что, по сути, одно и то же. А для тебя Арриго — только пьедестал. Потеряешь один — я предложу тебе другой.
— Я должна была предвидеть, что вы не поймете. Вы говорите, что были на моей стороне, а на самом деле против меня. Это правда, я не люблю Арриго. И знаю, что он меня не любит. Но так во всех браках, которые мне известны, и, наверное, во всех, которые известны вам. Если любовь была бы главным в семье, то семьи не существовало бы. Я не откажусь от своих прав. И буду защищаться всеми средствами, которыми располагаю.
Лицо Чезаре стало бесстрастным.
— Я надеялся, — проговорил он, — что ты пришла с миром. — Он вытащил сигарету из дорогого старинного портсигара, закурил и выдохнул голубое облако дыма.
Женщина поглядела на него с вызовом.
— Мне неприятно говорить это вам, — начала она, — но, если будет необходимо, я не остановлюсь перед скандалом.
— И намереваешься раздуть его с помощью своих газет, — заметил Чезаре равнодушно.
— Да, — решительно подтвердила она.
— Даже известие о браке Маргарет Английской с фотографом Тони Армстронгом Джонсом не произвело особого впечатления на публику, — скептически возразил Чезаре. — Сегодняшних обывателей не особенно интересует адюльтер. — Он был удивлен, что она сама не понимает этого.
— Я имею в виду совсем не то, что вы думаете. Если ваша дочь не отступится от Арриго, — пригрозила она, — я опубликую письма, с которыми вы знакомы.
— Какие письма? — Чезаре насторожился, почувствовав опасность, которая грозила ему из глубин прошлого.
— Письма Немезио Мильковича к Марии…
— Ну, хватит! — хлопнул рукой по столу он. Шрам на его щеке побледнел и сделался очень заметен. Но только на мгновение. — А ты смела, девочка, — усмехнулся он. — Я, кажется, тебя недооценивал.
— Вы не оставили мне другого выбора. — Сильвия почувствовала, как ладони у нее стали влажными, но не опустила перед ним глаз.
— Ты более отчаянная, чем я думал, — сделал ей комплимент Чезаре. — И у тебя неплохие ищейки среди твоих репортеров, если им удалось разыскать в старых архивах фашистской полиции два или три завалявшихся там письма.
— Эти письма могут вызвать скандал вокруг довольно темной истории вашей семьи, — многозначительно сказала она.
— Значит, ты и в самом деле готова на все, — сказал Чезаре. Он чувствовал неодолимое желание избить ее, но также и соблазн овладеть ею. Его возбуждала эта холеная красивая самка, эта особа без чести и совести, но гибкая и опасная, как змея. — …Готова на все.
— На все, — выдохнула она ему в лицо голосом тихим и неожиданно хриплым, прочитав в его глазах эту вспышку желания, своей внезапностью ошеломившую ее.
— Тогда раздевайся.
Сильвия помедлила немного и вдруг начала раздеваться, словно в сомнамбулическом сне. Она раздевалась под взглядом старика, становившегося все более холодным и бесстрастным.
— Итак? — спросила она, носком ноги отбросив свои туфли на высоких каблуках. Ее драгоценности на круглом столике рядом с диваном лежали сверкающей кучкой. Маленькая и беззащитная без прикрывавшего ее бастиона изысканой одежды, она не вызывала уже желания, а скорее чувство неловкости. Ее нагота напомнила ему ту голую шлюху в Удине, которая была первой и последней в его жизни. Смуглая, с короткими черными волосами, она валялась на еще не остывшей от прежних посетителей постели. «Иди сюда, хорошенький солдатик», — вспомнилось с омерзением ему. Нечто похожее чудилось и в тяжелой груди Сильвии, в ее круглых ягодицах, в ее длинных и стройных ногах.
— Можешь снова одеться, если хочешь, — сказал он холодным тоном.
Прекрасное лицо Сильвии вспыхнуло от гнева.
— То, что ты со мной сделал, отвратительно! — воскликнула она, бросаясь к своей одежде, которую пыталась лихорадочно надеть на себя. — Ты хотел унизить меня!
— Нет, — сказал он, — просто я передумал.
— Да ты просто уже неспособен на это, — прошипела она свистящим голосом, стремясь посильнее уязвить его.
— Если это тебя утешит, то ради бога, — примирительно сказал он. — Но правда в другом. Много лет назад в солдатском борделе я имел первое и единственное в своей жизни сношение с проституткой. Я ничего не имею против них. Тогда я познакомился с одной, которая по-своему была со мной нежна. Сегодня я познакомился с другой, гораздо более шикарной. Но дело в том, что меня не тянет к проституткам.
— Ты мне омерзителен! — выкрикнула она.
— Это твое право. Ты можешь воспринимать меня как угодно. — Он повернулся к ней спиной и достал сигарету из своего старинного портсигара.
— Я опубликую эти письма, даже если это будет стоить мне жизни, — поклялась она, пытаясь привести в порядок свое платье. — Судя по тому, как ты вел себя сегодня, неудивительно, что твоя маленькая Анна — дочь другого мужчины.
— Есть вещи, графиня Валли, — сказал он, спокойно улыбаясь, — которые отец должен доказывать только себе самому. — Он снова принял официальный тон. — Я знаю то, что должен знать, и не боюсь скандальных разоблачений. У меня нет к вам вражды. Скажу больше: ваша решимость восхитительна. Но я не переношу шантажа. Я и в самом деле ненавижу эти письма. Но по другим причинам, отличным от тех, о которых вы думаете. — Внезапно он почувствовал себя старым и усталым. Таким его делали те темные годы сомнений и разрыва с Марией. — Вы не опубликуете эти письма, потому что, когда вы выйдете из этой двери, у вас не будет никакой власти над прессой — ваши газеты не будут больше вашими. — Он решил это мгновенно, в несколько секунд. Он подошел, чтобы попрощаться с женщиной: спокойный и безмятежный, точно после обычной деловой встречи.
