Делакорт не может с собой справиться. Он встает, и у него вштанах тоже встает триумфально. Делакорт берет пульт, давит на кнопки,перематывая эпизод к началу.
Расстегивает штаны и включает показ.
Ты знаешь, что твоя любовь не умрет никогда. Ты держишьленту, пока не прибывает заказанная тобой копия, и кредитной картой платишьштраф за просрочку и улыбаешься. Ты заказал лазерный диск "Смертипо-американски", и клерк выразил сомнения, хотя что-то слыхал овозможности переноса на компакт-диск. Он обещает выяснить и дать тебе знать.
Неделю за неделей ты смотрел эту ленту, прогоняя ускоренновесь мусор до девяностоминутной отметки, и изучал эту пятидесятипятисекунднуюмазню красок, гонял туда и обратно, прогонял замедленно, покадрово, с удвоеннойскоростью, на реверсе, пока не запомнил все ее достоинства и провалы, тотстранный мазок света, который появляется в левом верхнем углу кадра насемнадцатисекундной отметке, черное пятно каждой раны, которые появляются надвадцать четвертой секунде почти за два мгновения до ее первой судороги, каждыйкадр, который рассказывал свою историю, и ты сидишь и смотришь, пока неостается ничего, чего бы ты не знал.
И тогда ты кладешь ленту в шкаф и ждешь, и ждешь, и ждешь,но ты слишком хорошо знаешь, что случилось, и не нужен больше унылый кассирпорновидео, чтобы сказать тебе "Нету". Это конец, все позади, иночью, когда ты стараешься заснуть, ты представляешь себе, как закончитсяследующая ночь, и следующая, как парад длинноногих богинь с тугими теламибросится удовлетворять любое твое желание, но их уже не будет, когда тыпроснешься, готовый к трудам нового дня. Но следующая ночь проведена с Салли, анаутро, со смазанными тенями и пахнущим потом телом она говорит Делакорту обобязательствах, и следующую ночь он проводит один.
Потом Салли Кейт, которая любит компакт-диски Гарри Конникаи хочет, чтобы ты надевал презерватив, потом новая помощница адвоката Алисон, апосле Алисой — короткий разговор с партнером по менеджменту, который напоминаеттебе правила фирмы в отношении сексуальных домогательств. Ты думаешь об Алисон,об ее обгрызенных ногтях, ее родинке на левом плече, и почему она не краситгубы, когда ты случайно слышишь разговор о видеоленте. Пустой разговор,подслушанный в баре, полушепот у тебя за плечом, смешок среди обычных фраз,которыми завязывают знакомство, но ты сидишь в кругу деловых костюмов, говоришьо налоговых кодексах, и ты не можешь повернуться и переспросить, не можешьсказать ни слова. Потом ты даже сомневаешься, слышал ли ты что-нибудь. Тыпытаешься об этом не думать, но от этих мыслей не избавиться, они продолжаютуверять, что это на самом деле. И немного проходит времени, пока ты видишь этислова — или очень похожие — напечатанными. Газета городского андерграундапроизнесла их громко и разборчиво в насмешливой напыщенной речи оботсутствующих звеньях американской культуры: пришельцы в Ангаре-18, пенисДиллинджера, мозги Дж. Ф.Кеннеди, липовая посадка на Луне, мертвые эстрадныепевцы-наркоманы и — да — некоторые видеоленты.
Все это истинная ложь, материал для таблоидов, ток-шоу ипьяных разговоров. И все-таки: у тебя есть время, и у тебя есть деньги. Тыабонируешь почтовый ящик и даешь анонимные объявления здесь и там, и ждешь, иждешь.
И долго ждать не приходится.
На письме штамп Рочестера, штат Нью-Йорк, но телефонпринадлежит пригороду Питтсбурга. Ты не поверил, ты знал, что это фальшивка,мошенничество, но ты позвонил, и звонок заставил тебя задуматься, а за мысльюпришел голод, а голод был — о любви. И немного времени прошло, пока ты сказал"да".
Это была самая дорогая видеолента из всех, которые ты видел:двести долларов за просмотр и цена билета в Чикаго — почти две тысячичетвертаков. За эти деньги ты купил темную комнату в мотеле возле аэропорта,полукруг сидений, обращенных к телеэкрану, приземистый видеоплейер, на которомчасы, подмигивая, показывали 12:00. Впервые ты видел ее не наедине с собой. Тызаплатил деньги какой-то тени и сел на ближайший стул. Опоздав на пять минут,прибыл человек постарше, чей-то дед, и он очень нервничал. Он громко кашлял ивозился, поправляя на себе пиджак. Остальные двое были друзья, знакомые,сдвигающие все время головы, как заговорщики, в углу справа от тебя. Они былиочень на тебя похожи и старались не встречаться с тобой глазами.
— Джентльмены! — произнес голос тени. — Прошу садиться.
Ты и без того уже сидел в тяжелой атмосфере сконфуженногоожидания, которое отделяло тебя от остальных убедительнее деревянных стенкабинки N7. Ты наклонился к телевизору и серой вуали на его экране, когда теньвставила кассету. И потом осталось только то, что ты умеешь лучше всего:смотреть.
Лента была без звука, хотя в комнате раздавались звукирезких вдохов, неизвестно, возмущения или желания, а изображение вертелось,размывалось, замедлялось и наконец обрело резкость. Оно было зернистым,четвертая, если не пятая копия, как сигнал от дальней телевизионной станции,передающей с другого конца мира, и была она черно-белой, снятой с одной точки,с высоты — несомненно, закрепленной на потолке камерой, глядящей вниз и чутьвлево.
И она здесь. Она лежит перед тобой с закрытыми глазами иповернутыми вверх ладонями, так маняще раскинув ноги — голая. Ты щуришься, новыражение ее линь Разглядеть не можешь, но ты уверен, что это улыбка.Изображение прыгает — единственный монтажный стык, — и ты смотришь крупным планомна лист бумаги, официального вида документ, бланк с полями, отмеченнымичернильными кружками и птичками, очертанием человеческого тела, написанными отруки словами и подписью. Коды и примечания ты оставляешь без внимания, глядя наее имя: Шарлотта Прессман. Холодное и безымянное имя, холодное и безымянное,как ее труп.
Слова добираются до твоих губ, но тут картинка прыгаетснова, и снова идет съемка той же неподвижной камерой, и теперь ты ее знаешь,знаешь каждый ее дюйм, эту серую с пятнышками кожу, опавшие груди, спутанныегрязные волосы, и прозектор со скальпелем в руке начинает ее последний танец.
Стриптиз плоти. Разрез от левого плеча вниз, от правого внизи удар лезвия по животу вниз — неровная буква Y. Руки берутся за складки кожи,и внешний слои плоти стягивается назад, открывая внутренность: полосы мышц,желтые подушки жира, мокрую кость. В вечной мерзлоте мужчина и металл пробиваютгрудную кость, прорываются внутрь и вынимают ее разбитое сердце. Опускаетсясеребристая дисковая пила; когда она кончает работу, вынимаются по одномупоблескивающие органы, их осматривают, взвешивают и записывают, и только слышенголос: "Поджелудочная, в норме, надпочечники, в норме, селезенка, внорме". Голос без интонаций, ровный, как гудок в телефоне, в норме, внорме, и он тянется глубже в нее, туда, куда не могли проникнуть языки и члены,и с каждым движением вынимает все больше и больше, пока от нее не остаетсятолько выпотрошенная туша. Но это, конечно, еще не все: быстрый проходскальпеля по горлу от уха до уха, и лицо ее стянуто назад, сморщенное изабытое, и снова вертится пила, срезая верхушку головы. Серую массу поднимают,взвешивают — в норме, в норме — и спектакль окончен. Наконец ты увидел ее всю.
