В этой сцене, которую невозможно себе представить, котораяпроигрывается снова в ту ночь, когда ты впервые ложишься с Алисой, сестройпомощника твоего партнера по теннису в Эксим-банке, и все девять месяцев последующейсовместной жизни не было больше такого яркого момента. Потом ты удивлялся,почему так много времени ушло, чтобы понять недостаток Алисы, это легкоенесовершенство. Наверное, тебя что-то отвлекло. Столько надо было делатьработы, когда слияния и приобретения сменялись банкротствами и распадами — истолько еще надо было увидеть.
Здесь, в кабинке N7, она принадлежит тебе, а ты ей. Онаглядит на тебя с пульсирующего экрана, облизывает жадные губы и улыбаетсянепреходящей улыбкой. "Да, да… да!" Улыбается на кровати, на диване ина софе, в шезлонге, на ковре, на паркете, на кухонном столе, на газоне, наопавших листьях, на песке пустыни, даже на асфальте дворовой баскетбольнойплощадки. В машине на переднем и заднем сиденье. В кузове пикапа, в кабине трейлера,в желобе бетономешалки. В бассейне, в джакузи, в ванне, в потоке, в прибое. Поддушем и даже — однажды — под струей мочи. "Да, да… да!" Улыбается,когда с ней творят подвиги и когда творит она, когда соски, члены и вульвылезут ей в рот, захватываются ее руками, когда плеть ложится ей поперек спины иягодиц, когда ползет по ней вниз и вверх вереница жадных поцелуев, мокрыекрасные языки лижут и шлепают, и рапидом идут кадры оргазма, чаще всего дающиеее лицо, но конечно, много раз и груди, и столько раз — живот, облитый сутью еепочитателей.
С улыбкой. Всегда с улыбкой.
"Да, да… да!"
Делакорт вынимает из кармана еще один четвертак. Телемониторв дюймах от его лица застилает белым шумом, поглощающим звук из соседнейкабинки хаос приглушенных стонов и тоненький голос, объявляющий "Кончаю,кончаю…", а на экране мигает приглашение Делакорту опустить еще четвертак.Однажды, заинтересовавшись, что достается ему за этот четвертак, Делакорт засеквремя, сколько крутится лента. Жест бессмысленный — и кабинках нет инфляционнойспирали, и экстаз достается ему сейчас так же дешево, как и тогда. По спиралишел сам экстаз, выходя из тьмы, с зернистых роликов ленты, из того, чтоназывается порнографией, переходя в нечто новое, что называется развлечениемдля взрослых. Из его походов возникал новый экстаз, странно очищенный исанированный, яркие сияющие моменты оргазмической экзальтации видеолент,созданные камерами, которые суются всюду и отовсюду подглядывают. Мир, вкотором любовники, точнее сказать, трахари, занимаются безопасным сексом и непроявляют насилия. Мир, который могут наблюдать друзья, любовники, даже муж ижена. Мир, где видение может восстать из тени и выйти на свет.
За год до несчастья имя, лицо — и конечно, совершеннейшеетело Чарли Принс — разлилось по страницам журналов, обложкам видеолент, экранамтелевизоров. Вдруг она оказалась повсюду: недели не проходило, чтобы ЧарлиПринс не показали в новом виде. Новая музыкальная видеолента"Аэросмит". Обложка "Пентхауза". Модель для показа белья в"Элль", купальных костюмов в "Инсайд слот". Краткий очерк в"Энтертейнмент уикли". Яркая характерная роль в театре. В "ДэйлиВарьете" цитируют Брайана де Пальма: он будет в следующем фильме сниматьЧарли Принс.
Ее уже не видит, ее показывают. Она покрывается одеждой.Губы ее открыты, и язык шевелится, но они выдают слова Слова и фразы.
По доброй ли воле или вынужденно покинув мир обнаженногорассвета, Чарли Принс быстро скрывается обратно и темноту, ни с того ни с сеговдруг снимаясь в дешевом фильме ужасов, эротическом триллере этого сумасшедшегоитальянца Гвалтьере. Почему она согласилась на эту роль — такая же тайна, какее судьба. В примечаниях "Твердой копии" и "Внутреннегоиздания" лишь смутно предполагалось, что участие в фильме категории"R" как-то даст ей новую жизнь, что-то, чего ей не хватало в мирекатегории "X". Эта самодовольная ирония, этот подтекст злобнойрадости жег тебе сердце. Де Пальма не представился случай работать с ЧарлиПринс, подглядывать за ней в свою камеру, сделать ее своей жертвой. ДжакомоГвалтьере, какова бы ни была причина — инстинкт агента, сценарий Таллиса, оказанноекогда-то одолжение, — был первым и последним навеки.
В одно мгновение она стала богиней.
В следующее мгновение она стала мертвой.
Но любовь не умирает никогда. Любовь наполняет этот шкаф,тот, у которого есть замок, в гостевой спальне викторианского особняка у реки,и это не обычная любовь, не любовь жестов, или цветов, или сентиментальныхоткрыток. Это любовь предметная, любовь, которую можно разобрать и подсчитать:пятьдесят четыре кассеты, семьдесят катушек кинопленки, сотни журналов. Два календаря,рекламный плакат, обложка компакт-диска. Ее портрет во весь рост, в этомзнаменитом мокром бикини, которое воспламеняло сердца феминисток и без сомнения— страсть десяти тысяч юнцов, смотрит с плаката на это свидетельство твоейлюбви.
Здесь все — от первого ролика до ее последней роли. ЕеДелакорт нашел в местном магазине, не спрятанную на этот раз под обложками, нооткрыто выставленную для проката: "Смерть по-американски". Лаконичныйголос за кадром читает проповеди насчет контроля над оружием и смертной казнина фоне череды зверств — частью реальных, частью инсценированных. Залюбительским видео Джорджа Холлидея об избиении Родни Кинга — пятьдесят шестьраз за восемьдесят одну секунду — запись с камеры безопасности, гдекореянка-лавочница стреляет и затылок пятнадцатилетней девушки. Рушатся балконыотеля в разгар новогоднего веселья, ФБР поджигает обиталище религиозной секты.Самолет охватывает пламя при аварийной посадке в Сиу-сити, штат Айова. Казначейштата Пенсильвания Балд Двайер, которому светит срок за взятки, собираетпресс-конференцию, вставляет в рот ствол пистолета и сносит себе затылок. В"Сумеречной зоне" Вику Морроу отрезает голову лопастями падающеговертолета, от пего отрывает двоих сбежавших детей, и мы их тоже больше никогдане видим. Страдание и боль, кровь и огонь, образы без контекста, смерть безпричин и последствий, смерть, что-то значащая лишь в тот момент, когда ееснимают, в момент, когда ее видят.
И потом, оставив лучшее напоследок, купюра из фильма"Кровавые розы", когда хлопающая заставка обозначает начало съемки, ивот она — Чарли Принс, она жива, она идет на высоких каблуках на камеру, ктебе, в павильоне где-то в Солт-Лейк-Сити, и это последняя неделя съемок, какизвестно тебе из твоей папки с вырезками, и Джузеппе Тинелли за камерой, и онберет кадр средним планом, и в кадре она выдирается из рук здоровенногоитальянца со сценическим псевдонимом Джордж Истмен, и преступник появляетсяиз-за кадра, вытаскивая бутафорский пистолет, а ее левая рука охватываетпредплечье Истмена и отталкивается, поворачивая ее спиной к камере, кразогретому разряду, который вырывается во тьму, когда она делает еще шаг вперегруженную пустоту, вырывающуюся из ствола пистолета и впивающуюся тупымиосколками металла в ее внезапно вздымающуюся грудь, и проходящую насквозьслишком быстро даже для немигаюшего глаза объектива, разлетающуюся в воздухекровью и плотью, поворачивающую ее снова и бросающую плашмя на землю, аоператор чудом успевает взять крупный план и показать шевелящиеся губы, и хотязвука нет, ты слышишь ее голос: "Да, да… да!" за миг до того, как ротнаполняется кровью и все становится красным, льющимся из ноздрей, когда она всудорогах растягивается на полу, а камера держит кадр, не выпуская, а легкие ееборются за воздух, и грудь ее поднимается раз, другой, и потом, потом, потом —застывает.
