На другой день она также стремительно ускакала в Калугу. А Сапега, у которого оставалась всего лишь горсточка воинов, решил предложить свои услуги главному московскому недругу и направился в сторону Смоленска.
Там в это время шёл лукавый торг, предметом служила Русская земля. В королевскую ставку прибыло посольство русских изменников из Тушина. В нём находились почти все авторы письма, которые призывали короля навести порядок в их государстве. Но тогда это были тайно собравшиеся заговорщики, теперь же они претендовали на то, чтобы говорить от имени всего народа. Михаил Салтыков, глава посольства, представлял тушинских думцев; его сын имел поручительство от нескольких продажных священников; от ратных людей выступал Рубец-Мосальский. Для полноты представительства в состав посольства был включён бывший кожевник Федька Андронов, он якобы выражал интересы простых людей. Посольство удостоилось чести быть лично принятым королём. Михаил Салтыков держал длинную утомительную речь, в которой говорилось о братстве и единении двух народов, их давнем желании быть вместе, о грозных испытаниях, выпавших на долю Русской земли, и великодушном милосердии христианского короля, пришедшего спасти её от полного погубления. Сигизмунд быстро утомился, слушал сквозь полудрёму — всё это общие, ничего не значащие словеса.
— Обрадованные вступлением короля в наши пределы, — продолжал звучать монотонный голос, — мы тайно снеслись со знатными людьми в Москве и иных городах, сведали об их единомыслии с нами и ныне, говоря общим гласом, убеждаем Ваше Величество дать нам сына в цари, ибо вам самому, государю великой державы, нельзя ни оставить её, ни управлять нами через наместника...
Сигизмунд насторожился: «Что такое? Уж не ослышался ли? Ведь недавно речь шла совсем о другом, и не только речь, у него в кабинете висит преподнесённый от имени московского боярства портрет, где шапкой Мономаха увенчан не кто-нибудь другой, а именно он». Канцлер Сапега заметил его недоумение и встревожился по-своему: ну, как его величеству придёт в голову воспользоваться этим доводом, ведь об истинном происхождении шедевра он давно догадался. Салтыков между тем продолжал:
— Вся Россия с радостью встретит юного царя, благословит патриарх, города отворят двери, и сам Смоленск последует их примеру. Только пусть король поспешит к Москве, мы укажем ему путь. Только пусть королевич примет православную веру, ибо она наше истинное прибежище и на неё уповаем...
Тут от полноты чувств глаза его заблестели, голос дрогнул, и канцлер, воспользовавшись передышкой, пришёл на выручку: король-де благодарит за добрые слова и откликнется на зов братского народа, но сначала нужно обговорить все частности с сенаторами. Сигизмунд согласился:
— Да, пожалуй...
И допустил Салтыкова к своей руке.
Далее потянулись долгие прения послов с сенаторами. Приехавшие выставляли основным условием избрания королевича на царство принятие им православия, а сенаторы уклончиво отвечали, что это дело совести и не терпит принуждения. Согласились только, чтобы избранный царь не нарушал обычаев москвитян и чтил законы их религии, но тут же потребовали такого же права для иноземцев и поставили условием возведение костёла в русской столице. Послы согласились, но, вспомнив прежние привычки панов во времена Лжедимитрия I, попросили особо указать, чтобы те не посещали русских церквей в шапках и не приводили туда собак. Занятые такими высокими материями, они мало обращали внимания на остальное.
Сенаторы предложили свой проект договора, где признавалась законность королевского вторжения, провозглашался военный союз между двумя государствами, а давние порубежные споры разрешались тем, что приграничные русские города отдавались под власть польских наместников. Надолго оторванные от дел у себя дома, они вошли в раж и включили в договор статьи, предусматривающие внутреннее переустройство России. Она должна была превратиться в подобие польского государства: расширялась власть Думы как законодательного и судебного органа, самодержавная власть царя сводилась к охране и наблюдению за исполнением законов, изменялась налоговая система, жителям гарантировалась судебная защита, предоставлялось право свободного выезда из страны. Послы охотно соглашались, твердили только одно: пусть король поспешит к Москве, а королевич, буде избран, не меняет наших обычаев. В этой на первый взгляд кажущейся недальновидности можно было отыскать и подспудный смысл: ежели не менять обычаев, то все нововведения, даже самые хорошие, не смогли бы преодолеть вековую косность.
Наконец пришли к соглашению и относительно королевича. Сенаторы заявили, что если страна обретёт покой, а народ единодушно захочет Владислава, то Сигизмунд удовлетворит его волю и даже согласится на то, чтобы сын венчался на царство патриархом. Но... сначала нужно навести порядок, а это не под силу шестнадцатилетнему подростку. Послы были вынуждены согласиться и дать такую присягу: «Пока Бог нам не даст государя Владислава на Московское государство, будем служить и прямить и добра хотеть его государеву отцу, нынешнему наияснейшему королю польскому и великому князю литовскому, Жигимонду Ивановичу».
Обрадованный таким поворотом дела, Сигизмунд устроил большой пир, и 20 февраля послы повезли договор «для одобрения всей Русской землёю».
БЕДА ОТ ДОБЛЕСТИВесна 1610 года была дружная с быстрым таянием больших снегов и высоким подъёмом воды. Вместе с ней широко разливалось по Русской земле половодье освободительной борьбы, только оно, вопреки законам природы, шло с севера и востока. Скопин неуклонно приближался к Москве, нанося ляхам одно поражение за другим. Испуганный его движением и раздираемый внутренними раздорами доживал последние дни тушинский лагерь. Рожинский объявил обитателям полную волю и собственноручно бросил горящий факел в хоромы, где пришлось почти полтора года жить бок о бок с четой презренных самозванцев. Это послужило сигналом для всеобщего пожара, через несколько часов разбойное гнездо перестало существовать, но ещё долго на том месте стоял тошнотворный помоечный смрад. Сам Рожинский и месяца не пережил своего детища, оступился во время очередной свары в разбойничьем войске и упал на старую рану, от которой так и не оправился. Щедро оделила его природа, но зла всё-таки оказалось больше, оттого и умер не как подобает доблестному рыцарю на поле боя, а в пьяной сшибке.
Как готовилась к извечному обновлению природа, так и надежды людей связывались со Скопиным. О нём пели песни и слагали легенды, он представлял собой как бы противовес Шуйскому, и по мере того как росла слава юного полководца, усугублялась ненависть и презрение к ничтожному правителю. Уже без всякого стеснения ходили по Москве пророчества известных гадателей, что следующий царь на Руси будет зваться Михаилом, а нетерпеливый Прокофий Ляпунов заслал к Скопину посольство от Рязанской земли с просьбой дать согласие на избрание царём. Скопин разорвал присланную грамоту и хотел было взять послов под стражу, правда, потом одумался и отослал их назад со словами: «Не выметя сор, за стол не садятся». Сначала, дескать, очистим от врагов землю, а потом начнём её устраивать. Большое благородство проявил сей юный муж: не захотел стать причиной новых раздоров, но оно, к сожалению, редко преуспевает в борьбе за власть.
